Сам пролетариат в это время проходил очень большую школу, и частью этой школы, — к сожалению, как-то до сих пор мало обращавшей на себя внимание историков, — была Иваново-вознесенская забастовка лета 1905 г. Она началась в мае и кончилась в июле. Тянулась она очень долго и, как вы знаете, была очень упорной. Сейчас мне приходится в книгах, которые издаются нашими молодыми историками, встречать почти пренебрежительные отзывы об этой забастовке. Говорят, — ну что такое, текстили боролись за увеличение заработной платы, экономическая стачка, — и даже отказывают во всяком революционном значении этой забастовке. Товарищи, она имела колоссальное революционное значение. Прежде всего, это была первая крупная, я бы сказал, огромная, 30 000 человек охватившая забастовка в Московском промышленном районе. В Московском промышленном районе даже после 9-го января бастовали неважно, гораздо хуже, чем в Варшаве, в Риге, или на юге, на Украине, — там бастовали гораздо дружнее, а Иваново-вознесенская забастовка — это первый удар грома на ясном небе московского капитализма. Впервые московские буржуа, не в смысле города московские, а московские в смысле области, почувствовали на себе, что приближается революция. Чрезвычайно характерно, что, когда началась эта забастовка, рабочие боялись брать социал-демократические прокламации и шарахались при возгласе: «Долой самодержавие!» А когда забастовка кончилась, на последнем собрании они сами кричали: «Долой самодержавие!» Эта политическая школа, которую они прошли, для нас необыкновенно ценна, и она показывает, как нелепо ставить какую-то непроницаемую
Вот эта школа и подвела рабочий класс к той идее, которая реализовалась в октябре 1905 г., к идее всеобщей забастовки. Конечно рабочий класс подходил к этому не стихийно, — именно на основе настроения, созданного иваново-вознесенской забастовкой, наша партия, Московский комитет, в июле месяце начинает призывать ко всеобщей забастовке, пока на первое время — без успеха. Но чрезвычайно характерно, что второй съезд железнодорожников, собравшйся 24 июля и состоявший, главным образом, из представителей служащих, т. е. мелкой буржуазии (из 16 дорог, на нем представленных, только на 6 господствовали социал-демократы, т. е. господствовали рабочие, а остальные 10 были в руках эсеров, освобожденцев и т. д.), принял единогласное постановление о подготовке всеобщей железнодорожной забастовки — железнодорожной, но всеобщей и с политическими лозунгами.
Этим я вношу поправку опять в свои собственные слова. Я назвал однажды октябрьскую забастовку стихийной. Она была конечно в известном смысле стихийной, и не совсем правы те товарищи, которые, пытаясь меня поправить, переводят ее из стихийной в случайную. Так один товарищ, тогдашний член Петербургского совета рабочих депутатов, в своих воспоминаниях говорит: некоторые «историки» (в кавычках) называют эту забастовку стихийной, — ничего тут стихийного не было, если не считать, что для нашего партийного комитета забастовка имела совершенно неожиданный характер. Ну, я уже тогда не знаю, что называют стихийной забастовкой, если это так. И дело, — говорит, — вовсе не в стихийности, а дело в том, что заводские ребятки, теперешние пионеры, наслушавшись о забастовке, дали свисток к остановке фабрики, а после этого комитет взял дело в свои руки. Ну, если комитет партии после ребяток взял дело в свои руки, то дело с комитетом обстоит плохо. Конечно, верно, что идея всеобщей забастовки существовала раньше, что всеобщая стачка пропагандировалась, и эта пропаганда несомненнейшим образом дала свои всходы, свои плоды в октябрьской забастовке.