Русская история. В самом сжатом очерке

В нашей литературе существует очень много споров о том, кто созвал Петербургский совет — большевики или меньшевики. Существует мнение, что меньшевики созвали первое заседание, но говорят, приводя некоторые показания свидетелей, что большевики сидели тут же у стола. Но только ли сидели? Сидеть у стола — это еще не очень большое дело. Идут споры такие: одни говорят — меньшевики, другие говорят — большевики и меньшевики, третьи договариваются до того, что созвали именно большевики, и приводят одну московскую прокламацию о совете рабочих депутатов — неизвестной даты. В Москве действительно была выпущена такая прокламация, но беда в том, что никто не знает, когда она была выпущена. Говорят — в сентябре. Если в сентябре, то, действительно, первенство — за большевиками, ну, а если она была выпущена в ноябре? — это тоже возможно, точно дата не установлена, неизвестно, когда эта прокламация была выпущена. Но вопрос о том, кто первый созвал, кто первый сказал «а», это — вопрос третьестепенный. Не это важно. Вот же рассказывает товарищ, как на Путиловском заводе ребятки дали свисток, и от этого пошла забастовка, — даже не меньшевики, а просто ребятки. Не в этом дело, а дело в том, что во главе Петербургского совета в течение всего времени его деятельности стоял чрезвычайно умный и ловкий меньшевик, как никто умевший сочетать меньшевистскую сущность работы с революционной фразой. Звали этого меньшевика Троцким. Это был самый настоящий, подлинный меньшевик, который не желал совсем никакого вооруженного восстания и вообще не желал доводить революцию до конца, до свержения самодержавия. Для этого он построил целую теорию, так называемую теорию перманентной революции, которую долго не понимали, но которая теперь, при свете чрезвычайно драгоценного человеческого документа, изданного Троцким в виде его автобиографии «Моя жизнь», становится кристально ясной. Троцкий, по-моему, многие свои грехи погасил изданием этой книги. Зачем ему понадобилось с самого себя снимать такой рентгеновский снимок, который никаких тайн относительно его внутренностей больше не оставляет, — это уже его личное дело. Наше дело — использовать эти факты. Рентгенограмма Троцкого у нас есть, мы знаем, что у него было внутри, и вот при свете того материала, который дает его автобиография, им самим написанная, никем не принуждаемым, — при свете этой книги мы видим, что это был за человек. Он себе построил такую теорию, конечно отвечавшую меньшевистскому нутру: если русская революция дойдет до конца, на чем настаивал Ленин, т. е. до полного низвержения самодержавия, изгнания помещиков, национализации земли и т. д., то она неизбежно должна будет немедленно перейти в социалистическую революцию. Вы скажете: что же, так и говорят, и думают, и пишут, и Ленин писал о перерастании демократической революции в социалистическую, — Троцкий только может быть немножко торопился. В действительности «перманентная революция» Троцкого имела совсем иной смысл. На самом деле, как Троцкий представлял себе это дело? «Никогда вопрос не шел для нас о том, можно ли Россию прямо перевести в социализм. Такая постановка вопроса требует совершенно особого устройства головы.» Другими словами, ему мысль о социализме в России казалась тогда совершенной бессмыслицей, и схема его была такой: революция доходит до своего конца, свергнут царизм и т. д. Что тогда? Тогда неизбежно будет социалистическая революция. Это — бешеный бред, это — гибель. Без социалистической революции в Западной Европе говорить о социализме в России могут только люди с совершенно особым устройством головы, Троцкий хочет этим сказать, что так могут говорить только идиоты. Поэтому не нужно доводить до конца демократическую революцию в России, нужно удовольствоваться определенными уступками царизма и на базе этих уступок начать строить легальную, открытую рабочую партию. Вот — определенная схема Троцкого. К этому все время он и вел Петербургский совет.

Я боюсь, что могу вас утомить, но все-таки немножко из речи Троцкого нужно прочесть. Эта речь произнесена им по вопросу: кончать или не кончать забастовку, начатую для освобождения кронштадтских матросов. Речь произнесена была, кажется, 5-го—18 ноября, и вот что он в ней говорит: «Если смотреть так, что целью нашего выступления должно быть свержение самодержавия, то такое выступление может быть только одним, и тогда я согласен с товарищами — мы должны бороться до конца. Но наше выступление — это ряд поступательных битв, цель которых — дезорганизация правительства, приобретение симпатии новых групп и в том числе армии».

Значит, низвержение самодержавия — это не есть цель, которую перед собой ставит пролетариат непосредственно, как ставили большевики. Это — в отдаленном будущем.