Русская историография. Развитие исторической науки в России в XVIII—XX вв

В 1876 году в ответ на одну из демонстраций протеста московского студенчества московские мясники из Охотного Ряда избили студентов. Это событие было непонятно для гимназического кружка. Студенты считались «ходатаями за народ». Почему же «народ» их избил? Члены кружка с жадностью следили за каждым номером «Дневника писателя» Достоевского. К Достоевскому и решили обратиться за советом и поучением.

Кружок поручил Милюкову написать письмо Достоевскому и поставить вопрос: «Чем мы виноваты в случившемся?» Достоевский ответил: «Вы не виноваты, виновато общество, к которому Вы принадлежите. Разрывая с ложью этого общества, Вы обращаетесь не к русскому народу, в котором все наше спасение, а к Европе».

Начавшиеся в 1875 году восстания балканских славян и жестокое подавление их турками взбудоражили московских гимназистов, так же как и русскую общественность вообще. Русское выступление сделалось моральной необходимостью. Объявление войны Турции в апреле 1877 года было поддержано русским общественным мнением.

Николай Дмитриевич Долгоруков предложил Милюкову принять участие после окончания гимназических выпускных экзаменов в экспедиции на театр войны русского санитарного отряда, организуемого московским дворянством. Милюков с радостью согласился. К его огорчению, однако, отряд был направлен не в Болгарию, а на второстепенный театр войны, в Закавказье, вдали от военных действий.

Отряд поместился в Сураме, на Сурамском перевале, откуда одна железная дорога с одной стороны шла на Поти, а с другой – в Тифлис.

Главным начальником отряда был московский предводитель дворянства граф Шереметев. Двумя «главноуполномоченными» были Николай Алексеевич Хомяков (сын одного из вождей славянофилов, будущий председатель III Государственной думы) и Киреевский (тоже из славянофильских кругов).

Непосредственным начальником Милюкова был Драшусов. Хомяков большую часть дня проводил на диване, спасаясь от жары. Что делал Киреевский, Милюкову осталось неизвестным.

Местом службы Долгорукова и Милюкова была канцелярия отряда. Милюков был казначеем и составлял денежный отчет. Долгоруков целый день бегал по разным поручениям. Таким образом, на Милюкова – только что кончившего гимназию – легла вся черная работа по отряду.

Драшусов в канцелярию никогда не заглядывал, но с ним у Милюкова завязались довольно хорошие отношения. Драшусов дал Милюкову на прочтение «Россию и Европу» Данилевского. Милюков раньше о ней никогда не слыхал. Политической ее тенденции тогда Милюков не усвоил. Но его заинтересовала теория культурных типов и ее естественно-историческое обоснование. В дальнейшем Милюков неоднократно возвращался к мыслям Данилевского.

Милюков вернулся с Кавказа, когда занятия в университете уже начались. Он записался на курс сравнительного языковедения Ф. Ф. Фортунатова, курс санскритского языка Всеволода Миллера (привлекавшего в своих комментариях фольклор и мифы народной словесности) и курс истории греческой философии Троицкого. Историей Милюков заинтересовался не сразу.

Лекции по всеобщей истории В. И. Герье показались Милюкову сухими и малосодержательными. По русской истории заканчивал свою профессорскую карьеру С. М. Соловьев, читавший для старших курсов. Милюков раз пошел на его лекцию. Соловьев говорил утомленным голосом о «жидком элементе» в русской истории. В следующем году он умер.

Настоящих учителей Милюков нашел наконец в лице Ключевского по русской истории и Виноградова по всеобщей.

Милюков и его однокурсники были первыми слушателями Ключевского после того, как он стал преподавателем Московского университета. Студенты этого курса имели возможность подойти к Ключевскому ближе, чем студенты следующих выпусков. Ключевский вел свой семинар у себя на дому. Выпуск Милюкова присвоил себе привилегию непринужденной личной беседы после каждого заседания семинара. «Анна Михайловна (жена Ключевского), – вспоминает Милюков, – приносила чай, мы поднимали политические вопросы (а их так много было в эти годы) и осаждали Василия Осиповича, желая знать его мнение. Он отделывался шутками, сыпал парадоксами – и так проходил вечер».

На семинарах разбирались Русская Правда и другие старые памятники. «Среди этих почтенных развалин древности Ключевский производил свои изумительные раскопки – и возвращался с ценными находками… Собственной научной работе в этом семинаре научиться было нельзя. Оставалось записывать за профессором его личный комментарий».

Лекциями же Ключевского Милюков был глубоко захвачен. «Он нас подавлял своим талантом и научной проницательностью. Проницательность его была изумительна. Ключевский вычитывал смысл русской истории, так сказать, внутренним глазом, сам переживая психологию прошлого, как член духовного сословия, наиболее сохранившего связь со старой исторической традицией… К этой черте присоединялась другая: то обаяние, которое производила художественная сторона лекций Ключевского… Мы видели, что и русская история может быть предметом научного изучения».