Русская книга о Марке Шагале. Том 1

Марк Захарович Шагал прожил почти сто лет (1887–1985) – из них более шестидесяти за пределами России – в основном во Франции. Часто его считают французским художником. Во многих музеях мира на этикетках его картин рядом с именем и названием стоит слово «Франция». Если иметь в виду длительность «прописки» в этой стране, такое определение может показаться убедительным. Но, с другой стороны, представить Шагала вне России, выросшим на какой-то иной почве – невозможно.

Он родился близ Витебска, в местечке Лиозно⁴⁸, в черте еврейской оседлости, в детские годы сжился с местечковым бытом, воспринял все обычаи и привычки традиционной религиозной семьи. Казалось бы, в юности ничто не обещало ему мировой славы. Но неистребимый дар и счастливая судьба вынесли его по крутой траектории вверх, и он буквально в течение каких-то двух-трех лет оказался в кругу самых изысканных ценителей живописи, самых талантливых художников того времени, пролагавших новые пути. Каждый шаг, который совершал в эти годы молодой Шагал, был подобен гигантскому прыжку в новый мир. Сначала – переезд в Петербург, где он оказался в школе Общества поощрения художеств, а потом в частной студии Званцевой. Здесь его учителями были Л.С. Бакст и М.В. Добужинский. Но петербургская жизнь была недолгой. В 1910 году⁴⁹ Шагал уже попал в Париж, где сразу же сблизился с Гийомом Аполлинером – знаменитым французским поэтом и критиком и с его кружком, куда входили известные живописцы и литераторы Парижа. В свои двадцать три года, когда Париж, собиравший таланты со всего мира, принял в свое лоно и Шагала, он был уже сформировавшимся живописцем и вскоре же стал знаменитостью. После этого жизнь художника как бы раскручивалась по заданному маршруту, но уже в замедленном темпе. 1914–1922 годы он провел в России, затем уехал во Францию, тревожные годы второй мировой войны прошли в Америке, наконец, остальное время – более сорока лет – вновь во Франции.

Д.В. Сарабьянов. 1970-е

Сколько бы ни ездил Шагал, его родное Лиозно, его Витебск постоянно оставались с ним. Он вобрал в себя не только воспоминания детства, но и память поколений. Когда в середине 1910-х годов Шагал на короткое время оказался в родных местах по возвращении из-за границы, он приник к Витебску как к неиссякаемому источнику и начал создавать произведения этюдного характера, «документы» (как называл их сам художник), фиксирующие обстановку его дома, местечка, родные лица. Он словно предчувствовал, что ему надо накопить материал на всю свою долгую жизнь.

Путь из захолустья в столицы мира был своего рода чудом. Но Шагал воспринимал его как нечто естественное. Он умел соединять близкое и далекое, малое и великое. Об этом же свидетельствует и его искусство. Ему сразу открылись глубочайшие тайны жизни. С самого начала своего творчества он приник к вечным темам: рождения, смерти, любви, радости, добра, зла. Эти основы бытия, его загадки он раскрывал в простейших явлениях окружающей жизни, в реалиях бытия. Это тоже был путь от самого низкого к самому высокому.

Открыв себя, художник оставался верен своим первоистокам, пожалуй, как никто иной из мастеров XX века. Он не похож на другого знаменитого живописца, тоже прошедшего через все столетие, – на Пабло Пикассо, который на каждом шагу менялся, изобретая новые принципы и приемы и образуя вокруг себя целые направления. Разумеется, на протяжении тех восьмидесяти лет, в течение которых Шагал держал кисть в руке, он совершенствовал палитру, находил новые приемы – реже сюжеты, и даже соприкасался с основными течениями в мировой живописи – с экспрессионизмом, кубизмом, футуризмом. Но эти соприкосновения не определяли переломы.

Скорее всего, перелом в шагаловской эволюции был один. Он произошел в самом начале 1910-х годов. К этому времени художник уже имел некоторый живописный опыт. Он достигал экспрессии в интерьерных сценах, где стулья или кресла начинали корчиться, где напрягался красный пламенеющий цвет полога, огораживающего кровать роженицы. Герои Шагала застывали за столом в нелепых позах, с вывернутыми головами. Казалось, напряжение должно было разрешиться какой-то всеобщей катастрофой. Но тут-то и произошел этот перелом, предопределивший все дальнейшее творчество художника. Тем чувствам, которые переполняли его душу, он дал иное направление. В основу его образов лег сложный сплав визионерских представлений, собственной и народной памяти, национального ритуального мышления, фольклора, возвышающей мечты, наивного, в чем-то простодушного восприятия мира, детской тревоги и волнующих предчувствий. Все эти качества он скрепил и пронизал своим удивительным артистизмом. Это единство и определило своеобразный мифологизм Шагала.

Шагаловские герои ведут себя в высшей мере произвольно – они летают, ходят вниз головой, его люди превращаются в какие-то странные существа, от человеческих фигур отскакивают головы или руки, обнаженные женщины удобно устраиваются в букетах цветов. Мир быта попадает в какое-то новое измерение.