Русская книга о Марке Шагале. Том 1

Странное чувство охватывает меня, когда я оказываюсь в приемной Шагала. Точно неожиданная встреча с другом детства: со всех сторон глядит безмятежная шагаловская «творимая легенда», – все те образы, которые – в тусклых и обманчивых репродукциях – дошли до меня уже много лет назад и поселились в самом сокровенном уголке души… Вот он, наконец, передо мной незабвенный молчаливый еврей, пепельнопечальным голубем пролетающий над уткнувшимся в снежные сугробы городком… Но вот и сам Шагал.

Что-то детски доверчивое есть в его улыбке – надо видеть эту улыбку, чтобы коснуться самого дна этих картин, – что-то тревожное – несказуемое – мелькает иногда в глазах. Мы усаживаемся. От картин направо и налево от меня и за моей спиной идут беспокойные лучи, заставляющие меня иногда ерзать на стуле. Приступаю к «допросу».

– Ваша поездка в Палестину стояла в связи с организацией музея искусств в Тель-Авиве?

– Да, меня пригласил заняться этим М. Дизенгоф⁶¹. Съездить в Палестину я давно собирался. Визит Дизенгофа и его приглашение мою поездку ускорили… Вы знаете Дизенгофа, этого семидесятилетнего молодого человека? Нельзя было не откликнуться на его призыв.

– …Влекла ли меня Палестина, именно как художника? Видите ли, я поехал туда, как еврей. Я хотел воочию посмотреть на все это – как они строят страну. У меня это всегда так – раньше идет человек, а за ним художник. И потом, вся эта экзотика Востока, за которой, обыкновенно, гонятся, вся эта этнография, которую художники спешат нанести на полотно – мне кажется несущественной… Разве дело в какой-нибудь там пальме или горе? Ведь такую же пальму и почти такую гору, таких же пестрых арабов и верблюдов, можно найти и за несколько сот километров от Палестины. Для этого достаточно съездить в Алжир или Марокко… Нет, европейская мерка тут ничего не может дать. Другое дело, если на это все посмотреть внутренним глазом, понимаете ли вы?.. Конечно, Делакруа и Матисс, не в пример Гогену, сумели что-то увидеть в Северной Африке, – но они не евреи – у них нет нашего прошлого. Нет, я смотрел на все это – глазами еврея, и больше ничего.

– …Да, в Тель-Авиве очень радостно, блестит солнце, молодежь улыбается тебе в глаза… С тех пор, как евреи поселились в этой солнечной стране, у них появилось новое – здоровое – начало, – чего нет в голусе[17], – это какое-то особое спокойствие, уверенность в себе; еврей там твердо ходит и работает – эта кучка в 170.000 человек намерена, несмотря на политическую и экономическую атмосферу, продолжать начатое; и еврей этот гораздо меньше реагирует на всякую встряску – даже на яджурское убийство, – чем евреи вне Палестины… И все так – у всех этот подъем: и у купцов, и мещан в городе, и в квуцах[18], где им, конечно, гораздо труднее живется…Но евреев там еще мало!.. Генеральских сил, пожалуй, вдоволь, но «армии» не хватает…

– …Конечно, не все еще гладко. Есть, пожалуй, в отношении политических проблем сионизма некоторое безразличие… Но что же вы хотите – все очень много работают – вы знаете, как рабочие живут и что едят? – они положили там все свои силы, строили, создавали – и, естественно, они теперь осторожны в отношении перемен и связанного с этим риска… Кстати, я чувствовал себя очень хорошо в Эмеке, в этих квуцах… Хотелось даже пожить среди них…

– …Общее впечатление? В Палестине меня поразило постоянное вездесущее сопоставление двух элементов: с одной стороны: порыв в будущее, борьба за новое – с другой стороны, пафос давно окаменевшего, отжившего прошлого; и то, и другое одинаково сильно и волнующе.

– Это заметно, наверно, в особенности в Иерусалиме?..

– Иерусалим?.. В этом городе ощущаешь, что дальше оттуда уже нет дорог… Я чувствовал, что по этим узким уличкам, с их козами и арабами, по переулкам, которыми теперь бредут к Стене Плача красные, синие и зеленые евреи – недавно еще проходил Христос… Здесь чувствуется вся односемейность еврейства и христианства – это было, ведь, одно целое, – а потом пришли какие-то дьяволы, разорвали все и разделили… Чувствуешь, какая мощная культура разрослась тут когда-то… Если ей суждено воскреснуть, она будет одной из богатейших на земле, – я говорю это, вовсе не будучи шовинистом… Все же остальное в Иерусалиме – и мечеть Омара, куда меня заставил поехать Эдвин Самюэль и Святые Места, – несмотря на мой большой интерес к Христу, как к поэту и фигуре пророческой, – меня оставило равнодушным… Впрочем, за два с половиной месяца я, ведь, все объездил и пожил и в Сафеде, и в Хайфе, и в колониях…

– Как же обстоят дела с музеем?