Русская книга о Марке Шагале. Том 2

Шагал не боролся с сентиментальностью – он обнимался с ней в воздухе, летая под потолком и в стихах, а не только в картинах. И тогда у него получалось нечто, может быть, штрудельное, может быть, слишком цимесное, но зато свое, витебское, гераневое, с кружевными оборочками и ажурной вышивкой (ришелье), как в стихотворении «Для Беллы» (1909):

Вечер. Сад.
Месяц. Ты.
Сказка. Ласка
Резеды.
Поцелуешь,
Иль обнимешь,
Или скажешь:
«Отойди».
Губит ласка.
Любит вечер
Запах сада,
Резеды.

(Список этого стихотворения, хранящегося в Витебском музее, передал мне шагаловед Давид Симанович).

Ну, как такой – насквозь витебский – человек, как Шагал, мог не скучать по Витебску!

В 1963 году Марк Шагал гостеприимно принял меня и мою жену Галю на вилле в Сен-Поль-де-Вансе, угощал нас витебскими драниками, подарил мне очаровательный рисунок с надписью по-русски: «Для Евтушенко на память», а затем ошеломил меня мягкой, но продуманной фразой:

– Больше всего я хотел бы вернуться хоть сейчас в Витебск, и навсегда.

Жена тяжело вздохнула – видимо, слышала это не первый раз. Она опустила глаза, не желая участвовать в разговоре. Дочь Ида, со сдержанной неодобрительностью пожав плечами, начала убирать тарелки со стола.

– Я хочу подарить государству все мои картины, принадлежащие мне… с одним условием: чтобы мне дали в Витебске домик, где я мог бы жить и спокойно умереть, – настойчиво продолжал Шагал.

– Но разве вы не знаете, что сейчас у нас происходит с живописью? Ваши картины никто не выставит… – не выдержал я.

– Ну и что?.. Не выставят сейчас, выставят потом, – не сдавался Шагал. – Пусть даже после моей смерти. Но мои картины должны быть именно там, в Витебске. И умереть я должен там.

– Но ваш Витебск теперь совсем другой. Вы его не узнаете, – старался я убедить Шагала в бессмысленности такого поворота его судьбы, который мог оказаться трагическим, когда из всемирно знаменитого художника он стал бы на родине никем и на него показывали бы пальцами издали, на всякий случай не приближаясь.

– Нет, я узнал бы мой Витебск, и Витебск меня бы узнал, – упорствовал Шагал.

Именно к Витебску он обратился в 1944 году в стихах на идише через океан из Америки, чувствуя боль родного города, корчащегося в огне:

«Давно уже, мой любимый город, я тебя не видел, не слышал, не разговаривал с твоими облаками, не опирался на твои заборы…

Я не жил с тобой, но не было моей картины, которая не дышала бы твоим духом и отражением…

Я смотрю, мой город, на тебя издалека, как моя мать на меня смотрела из дверей, когда я уходил. На твоих улицах враг. Мало ему было твоих изображений на моих картинах, которые он громил везде. Он пришел сжечь мой настоящий дом и мой настоящий город. Я бросаю ему обратно в лицо его признание и славу, которые он когда-то дал мне в своей стране»¹⁰⁴.

Я лихорадочно думал о том, как вернуть Шагалу Витебск, а Витебску Шагала, но внутри меня все еще звучали недавние нападки Хрущева на художников в Доме приемов на Ленинских горах¹⁰⁵. Мне удалось выехать в Европу после перебранки с тем же Хрущевым лишь благодаря его импульсивной отходчивости. Я попытался уговорить Шагала отложить мысль о возвращении, да еще в такое неблагоприятное время. Но он не сдавался. Его ничто не пугало.

– Витебск… – повторял он. – Витебск… Я хочу подышать витебским воздухом… Как это сделать?

– Единственный выход – обратиться к Хрущеву, – сказал я, поняв, что отговаривать Шагала бесполезно, а значит, надо ему помочь. Я был всегда идеалистом и помню, что у меня даже заискрилась мысль: а вдруг обращение Шагала по-человечески тронет Хрущева, и возращение этого великого художника на родину изменит отношение государства к искусству, поможет наконец-то научить нас терпимости к разнообразию стилей. – Хорошо, Марк Захарович, – сказал я. – Я передам ваше письмо Хрущеву.

Встреча Н.С. Хрущева с творческой интеллигенцией. Москва, 17 декабря 1962

Михаил Светлов, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадуллина, Евгений Евтушенко. Москва, начало 1960-х

Шагал обнял меня и ушел в другую комнату. Вава, жена Шагала, и дочь Ида скептически переглянулись.

Он появился через полчаса, держа в руках одну из лучших книг с репродукциями своих картин. На развороте было написано: «Дорогому Никите Сергеевичу Хрущеву с любовью к небу и нашей Родине. Марк Шагал». Я заподозрил ошибку: несколько странное «с любовью к небу» по фрейдовской теории обмолвок само собой написалось вместо «с любовью к нему».

– Вы, наверно, ошиблись, Марк Захарович… – заметил я. – Здесь, видимо, нужно «м», а не «б»…

– Да-да, вы правы, – сказал Шагал, исправляя букву, что, впрочем, осталось заметным.