Русская книга о Марке Шагале. Том 2

А что касается двусторонней картины – портрета Беллы и деревенской сцены, то Франц Мейер заявил, что это не Шагал. Причем сделал он это при директоре Кунстхалле и при всех сотрудниках. Я возмутился: «Ну как же это не Шагал, когда Марк Захарович сам мне сказал, что это его вещь!» И объяснил, как было дело. «Ну, он уже пожилой человек, он что-то мог и напутать», – говорит Франц Мейер, правда, немного смутившись. В итоге ни старуху, ни портрет Беллы не повесили.

Потом выставка поехала в Лувр, потом в другой какой-то город, в общем, побывала в трех-четырех местах⁹⁶. И я получил от Шагала письмо: «Дорогой Костаки, большое спасибо, я в общем доволен. Это были очень важные вещи, это моя молодость и т. п. и т. д. А что касается портрета Беллы, я должен еще раз посмотреть и убедиться, действительно ли это моя картина».

Все это время я старался помочь Шагалу связаться с его сестрой Марьясей, которая жила под фамилией Влашу в Ленинграде. Мне удалось ее разыскать, она рассказала, что несколько раз писала брату, но он не отвечал. И вот приезжает она как-то раз ко мне в Москву. А у меня в углу стоял портрет Беллы. Она увидела его и говорит: «О, это же Белла!» – «Да, но ваш братец считает, что это не его картина…» – «Ну что за глупости он говорит. Я очень хорошо помню имя портнихи, которая шила это платье для Беллы, и она носила это платье семь лет, потому что тогда Шагалы не были такими богатыми, как сейчас».

Тогда я снова написал Шагалу: «Как же так, вы же сами мне объясняли, что такое номер 10, а теперь и Марьяся тоже подтверждает». Шагал же мне отвечает: «Жизнь прекрасна. Здесь, во Франции как всегда небо лазурное, голубое, и душа разрывается от счастья. Я погружен в работу, работа каждый день с утра до вечера и т. п.» А насчет портрета Беллы – ничего!

Проходит еще какое-то время, и я опять приехал в Париж, встретил Шагала. Повел он меня в какой-то знаменитый ресторан на острове, где Собор Парижской Богоматери. Под потолком висят колбасы, ветчина. Официанты в фартуках, рукава у них засучены. Накрыли стол, сделали заказ. Тут Шагал попросил: «Принесите-ка мне то, что ест сегодня шеф». Ему принесли большую тарелку вроде бы супа, в котором плавали луковица, кусок мяса, какие-то овощи. После того, как все поели, нас угостили коньяком из бутылки без названия – просто номер напечатан на машинке. Ароматный, чудный коньяк.

Выходим мы из ресторана, Шагал взял меня под руку и говорит: «Ах, Костаки, сейчас я стал знаменитый, и появилось очень много подделок моих работ. Недавно принесли одного Шагала из Москвы, которого мои эксперты в Лондоне признали за подлинный, а это чистая фальшивка. И эту вещь привезла из Москвы жена поверенного в делах посольства Ирана». «Да, – говорю, – интересная история. Я эту картину видел. Эта дама была у меня. Она купила картину на Арбате в комиссионном. И я ей тоже сказал, что это фальшак, скомпонован из трех ваших вещей. Посоветовал тут же отнести обратно и получить деньги. Но видимо она мне не поверила».

Тогда он обратился к жене: «Вава, Вава, я же тебе говорил, что у Костаки верный глаз… Он знает все мои работы. Это совершенно поразительный человек». Я снова про свое: «Марк Захарович, а как же с портретом Беллы?» – «Ну что сказать, Костаки, – отвечает. – Вы знаете, мы, художники, как женщины: иногда говорим “да”, иногда говорим “нет”. Конечно это – моя работа. Но понимаете, какой конфуз получился… Франц Мейер при всех сказал, что это не моя работа. Ида, моя дочь, очень боялась, что если я признаю картину своей, это может очень повлиять на его репутацию, и поэтому…» Я говорю: «Марк Захарович, но я-то из-за этого страдать не должен». «Нет, голубчик, вы знаете, как я вас люблю, все в порядке, вы пришлите мне фотографию, и я ее подпишу». А сзади идет Вава и говорит: «Ну, вот видите, Костаки, как хорошо. Я же знаю, что в конце концов Шагал признает, что это его вещь». Ну, слава тебе, Господи…

Приезжаю в Москву и тут же отправляю ему фотографию. И снова получаю уклончивый ответ: «Дорогой Костаки, я все-таки думаю, что было бы очень хорошо, если бы какой-нибудь оказией привезли мне сюда эту картину, и я вам ее здесь подпишу». Потом он мне еще одно письмо написал: «Я подумал, может быть, это работа моего учителя Пена, потому что Пен мне очень завидовал и очень хотел писать что-то похожее. Возможно, он написал и этот пейзаж, и портрет…»

В то время в Москве как раз была Ида. Я ее спросил: «Как же может этот портрет принадлежать Пену, когда никому не разрешалось писать Беллу? Известен же скандал, когда Роберт Делоне начал было писать портрет Беллы и Шагал хотел его зарезать ножом?» – «Ах, вы и это знаете?» Я даже обиделся: «Если вы думаете, что я пригоден только для того, чтобы вбивать гвозди в стены, то тогда грош мне цена в базарный день!» «Да, – говорит она, – конечно это мама, это Белла. Но вот Франц Мейер… Мы думаем, что все-таки это не папа писал».