Русская книга о Марке Шагале. Том 2

Я начал поиск. Антокольского, конечно, к тому времени в Ленинграде уже не было, он уехал. Куда? Стал искать адрес и выяснил, что он обосновался в городе Серпухове под Москвой. Я направился туда и с трудом отыскал семью Антокольских. Сам он к тому времени уже умер, но остались дочь, сын, еще кто-то. Очень милые, симпатичные люди. Когда я к ним обратился относительно картин Шагала, они ответили, что ничего об этом не слышали и таких картин не видели. Я настаивал, попросил поискать, может работы лежат где-нибудь в доме? Но так ничего и не нашли… Я написал об этом Шагалу, и он был очень огорчен.

ПОЕЗДКА В СЕН-ПОЛЬ-ДЕ-ВАНС

<…> Маленький самолет кидало из стороны в сторону, особенно когда мы подлетали к Ницце. Ужасная болтанка! И самолет так скрипит, что кажется, вот-вот на части развалится. Слава богу, все обошлось.

Ницца и дорога, по которой меня везли в Ванс, напоминали мне Крым. Подъехав к воротам шагаловской виллы, машина остановилась, и шофер вытащил чемодан. Средних лет женщина, видимо горничная или экономка, тут же проводила меня в дом. Войдя в просторную прихожую, я увидел несколько работ Шагала, висевших на стене. Не помню как, но через несколько мгновений я очутился в объятиях Марка Захаровича и Вавы. У меня на всю жизнь осталось ощущение большой радости от этой встречи с замечательным художником и человеком и его милой супругой.

Когда кончились объятия, мы отошли, чтобы посмотреть друг на друга. Я увидел Марка Захаровича, к большому своему удивлению, гораздо более молодым, чем он выглядел на фотографии, присланной мне через Кема. Вава, будучи по годам моложе, соответственно так и выглядела. Гладкая прическа черных с проседью волос придавала ей строгость, но добрая улыбка словно вносила диссонанс в ее облик.

Разговаривая с Шагалом, я поражался витиеватости его языка, тому, как он изъяснялся по-русски, прожив большую часть жизни во Франции, – как будто он никогда не уезжал из России. Шагал строил сложные фразы, порой уводящие неведомо куда, но тут же возвращался в мир реального – это напоминало язык его картин. Помню, разговаривая с Марком Захаровичем, мне всегда приходилось быть предельно внимательным, чтобы понять сложно закрученные фигуры его речи, порой и очень простой. Шагал любил играть словами, как любил играть с персонажами своих картин, ставя их с ног на голову и наоборот, и отправлять испуганных коров с пастбища и полей в небо.

Дом в Сен-Поль-де-Ванс был старый. Позже Шагал переехал в другой, где я тоже побывал. Но старый мне больше нравился. Он располагался на двух уровнях, так обычно строят на юге Франции, да и в Греции тоже. Часть дома стоит внизу на земле, а другая уходит на три-четыре метра вверх по склону. Мастерская Шагала наверху. Там же и комната для гостей. Из нее можно было выйти прямо в сад, в котором деревья гнулись под тяжестью белых слив. Они уже лежали толстым слоем на земле. Шагнул я из окна в сад и утонул в них ногой. Одну взял – сок так и брызжет. «Почему погибает такой замечательный урожай?» – спросил я хозяина. Шагал ответил: «Никому здесь сливы не нужны. Одно время приезжали из монастыря, забирали, а сейчас – перестали».

Марк и Валентина Шагалы. Сен-Поль-де-Ванс, июнь 1962

Я прожил у Шагала десять дней. Каждый день мы вместе завтракали, обедали. В общем, проводили довольно много времени вместе. Шагал мне рассказывал о работе над витражами в Израиле. Кажется, он остался ими недоволен.

В одной из бесед Шагал спросил меня о художниках, которые его больше других интересовали. Первым, кого он назвал, был Аристарх Лентулов. «Как он?» «Давно уже умер», – отвечаю. «А жаль, – говорит Шагал, – он еще не был так стар. Мне кажется, что из всей группы «Бубнового валета» он был самым значительным. И самым русским». Мне ничего не оставалось, как согласиться с этим, так как я сам всегда считал Лентулова первым номером в «Бубновом валете».

Перебрав ряд имен, Марк Захарович остановился на Артуре Владимировиче Фонвизине. «А как мой друг Фонвизин?» – «Ну, все рисует своих лошадок, тройки, гуляния, цирки и множество заказных портретов разного рода знаменитостей». Вспомнив о Фонвизине, Шагал сказал: «А знаете, Костаки, если бы удалось устроить здесь, во Франции, его выставку, она, наверное, имела бы большой успех. Фонвизин очень тонкий колорист и лирик». Мне казалось, что Шагал был абсолютно прав, давая такую оценку работам Фонвизина…

Потом Шагал показал мне свои стихи.

О встречах с Шагалом в разное время я когда-нибудь подробно расскажу в книге, которую надеюсь написать.

Характер у Шагала был, как и его речь, витиеватым.