Русская книга о Марке Шагале. Том 2

Мужа Марии Захаровны – я так и не узнал его фамилии – к этому времени уже не было в живых. Дочь, которую я также никогда не увидел, жила вместе с матерью. Она трудилась в каком-то «номерном», секретном предприятии, как тогда говорили – «в ящике», и Марию Захаровну беспокоило, что родство с ее знаменитым братом может вскрыться и дочь лишится «места». Сама же она работала в библиотеке Академии наук библиографом.

В начале тридцатых годов она переписывалась с Марком, и тот даже поддерживал их, посылая через «Торгсин» какие-то посылочки. Потом наступили «страшные» времена – и они уничтожили все следы общения.

«И письма?» – спросил я. «И письма». – «А картины, рисунки?» – «Картин не было. А рисунки муж уничтожил тоже. Мы очень боялись».

Я и Ганя переглянулись. Возразить было нечего. «Боялись» все, и мы хорошо помнили это время.

Я попросил у Марии Захаровны разрешение передать брату привет от нее и дать ее адрес. Она подумала и согласилась. Ведь была уже «оттепель». Кроме того, она дала адрес и телефон своей сестры – Елизаветы Захаровны Шуб, которая тоже жила в Ленинграде где-то в районе Сенной площади.

Конечно же, я передал эти адреса Костаки. Через пару лет в Ленинград приехала из Парижа дочь Шагала – Ида Марковна. Сопровождаемая Ильей Самойловичем Зильберштейном, она вместе с Марией Захаровной зашла к нам в гости.

Помнится, что меня поразило в облике двух моих гостей. С одной стороны, разительное семейное сходство, а с другой – уверенная, еще молодая, в шелках от Диора, дама из Парижа и нескладно одетая, со следами тяжело прожитой жизни на все еще испуганном лице – ее тетка.

Разница в возрасте между ними была небольшая – около десяти лет. Несоответствие было в другом – в двух разно прожитых жизнях.

Думала ли Марьясенька, держа в руке яблоко, что так несчастливо сложится ее жизнь?

Нет. Молодости свойствен оптимизм. Труднее сохранить его, пройдя, как писал Байрон, «выжженное плато середины жизни»,

Уже давно ушла Мария Захаровна, недавно скончалась Ида Марковна, оставшаяся в моей памяти молодой, энергичной и значительной; а я держу в руках очередной увраж, посвященный их отцу и брату, и, перелистывая его, встречаю такие знакомые, такие разные, такие шагаловские их лица. <…>

Шустер С. Профессия – коллекционер / Сост. В. Шустер, А. Васильев; общая ред., коммент. Н. Семенова. М., 2005. С. 106, 108–113, 115–112, 126, 128–133.

18. Г.Д. Костаки

ШАГАЛ: ПРЕДЫСТОРИЯ

В 1952 году я начал получать письма от Марка Шагала через атташе по культуре французского посольства Александра Кема. Мы говорили с ним об искусстве Шагала. Я проводил параллели между иконой и его творчеством. Об этом разговоре я успел забыть. Когда Кем уже жил в Париже, я получил от него письмо. Он писал, что все время вспоминает о нашем разговоре о Шагале и был бы очень благодарен, если бы я мог воскресить свои мысли и написать ему. При всей лености писать, не знаю, что со мной случилось, я расписался. И написал так много, что все это еле влезло в три конверта. Свое послание я снабдил репродукциями икон и работ Шагала.

Кем рассказал Шагалу, что вот-де в Москве есть такой человек, у которого есть несколько ваших работ и который всячески пропагандирует ваше искусство и очень серьезно интересуется им. В общем, Шагал прислал мне через Кема письмо и книжку, помню, с надписью: «Георгию Костаки с благодарностью. Марк Шагал». Когда впоследствии эту книжку увидели в Париже специалисты по Шагалу, то посетовали, что ни у кого из них нет такой, подписанной Шагалом – «с благодарностью»… В те годы в России Шагал не был еще так широко известен.

Между нами началась переписка. Многие письма Шагал сопровождал рисунками, схемами картин, которые он оставил в России. Он интересовался, спрашивал меня, не видел ли я ту или иную картину и где она может находиться. В одном из писем он попросил помочь ему разыскать пропавшие работы: «Дело в том, что когда я был совсем молодым художником, то обратился в Петербурге к одному человеку, у которого был магазин, где торговали рамками и фотопринадлежностями. Фамилия его была Антокольский. Я принес ему работ двадцать на маленьких картонках. Это в основном были вещи 1910–1911 годов. Я оставил их у него и попросил кому-нибудь продать. Антокольский взял работы и просил зайти «через две или три недели». Но когда я пришел в назначенный срок, Антокольский в буквальном смысле слова вытолкал меня вон, заявив: «Я у тебя ничего не брал, ничего не знаю». Я пробовал спорить, что-то доказать, но бесполезно. В общем, эти вещи у него так и остались. Вот, может быть, вы сумеете найти какие-нибудь концы»⁹¹.

Г.Д. Костаки в своем собрании. Москва, начало 1970-х