Русская книга о Марке Шагале. Том 2

Этот тщательно создаваемый им, как бы теперь сказали, «имидж» помогал ему в его приобретениях. На самом же деле он был поумнее и потоньше и совсем другим выглядел в стенах своей небольшой квартиры в Кропоткинском переулке, на фоне отменной коллекции, умной достойной жены и сибаритствующей пушистой кошки.

Михаил Гордеев собирал русских «леваков» и «французов», начиная от барбизонцев. На пересечении этих двух направлений собирательства и возник Марк Шагал – любовь и страсть Гордеева.

Мне известны две почти анекдотические истории приобретения им работ Шагала. Первая из них связана с именем Иосифа Израилевича Рыбакова, выдающегося петербургского и ленинградского собирателя 1920–1930-х годов. <…>

Иосиф Израилевич скончался в 1938 году. Как и вся петербургская интеллигенция, вдова и дочь Рыбакова трудно жили в военные и послевоенные годы, приходилось расставаться с картинами, «устраивать» их в музей, который почти ничего не покупал, а порой и не в музей.

К тому времени, когда Гордеев возник у Рыбаковых, у них оставался лишь один Шагал – замечательное его «Окно» витебского периода⁸⁴. Гордеев поступил как опытный приобретатель. Во-первых, он отобрал не одну вещь, а две – к Шагалу был приложен еще натюрморт Константина Коровина; во-вторых, не назвав цены, он попросил хозяев самим ее определить.

Дальнейшее мне известно от Георгия Семеновича Верейского. <…> Сам того не ведая, он сильно помог Гордееву. Дочь Рыбакова Ольга Иосифовна обратилась к Верейскому, как к арбитру. «Она спросила меня, – рассказывал мне Георгий Семенович, – сколько должна стоить картина Шагала. Я ответил, что не знаю, и спросил ее в свою очередь, с чем она еще расстается. Она ответила, что с натюрмортом Коровина, за который хочет три тысячи рублей».

«Шагал, конечно, дешевле, – успокоил Ольгу Иосифовну Георгий Семенович, – ну, скажем, две тысячи…»

Пожалуй, только сейчас, вспоминая наново рассказ Верейского, я понял мотивы его ответа. Верейский был современником Шагала и младшим современником Коровина. Коровин был мэтр, учитель многих из поколения Верейского. В 1915 году, когда Верейский впервые выставился на «Мире искусства», работы Шагала стоили недорого – 100–150 рублей. А работы Коровина на той же выставке – во много раз больше.

Москва. Дом, в котором жил М.Г. Гордеев (Кропоткинский переулок, 25). Современное фото

Георгий Семенович, конечно же, помнил и Выставку современных течений в искусстве, которую организовала Надежда Евсеевна Добычина в Петрограде в 1916 году⁸⁵. Там было более семидесяти работ Шагала. В газетной статье рецензент упрекал художника в «подозрительной плодовитости»⁸⁶, и стоили эти работы, в большинстве своем так и не проданные, никак не более, чем работы Верейского.

Очень трудно, даже спустя десятилетия, изменить привычную шкалу ценностей. Я это хорошо знаю по себе. Так уж получается, что, рассказывая о каком-то конкретном случае, я вызываю из памяти имена людей, которых я знал, и даже тех, о ком я лишь слышал.

Вот и сейчас, обдумывая рассказ о следующем приобретении Гордеева, я мысленно составил список действующих лиц, наподобие ролевого листа в пьесе или в детективном расследовании Агаты Кристи. <…>

Итак, круг участников этой истории очерчен. Остается лишь найти ей название в духе Агаты Кристи: «Дело о…»

Впрочем, о чем же это дело?

Оно о прекрасной, ныне всюду воспроизводимой картине Марка Шагала «Художник и его муза»⁸⁷, писанной в 1917 году.

Помните? Художник, застигнутый неким видением. Из бело-голубого эфира его, земного, осеняет… ангел ли? Гений? Или муза? Или любимая?

Неважно. Все это, как писал еще в VI веке Дионисий Ареопагит, лишь «несходные подобия» одного и того же.

Осененный свыше, он, художник, становится в это мгновение орудием провидения. Им движет «божественный глагол» И все, к чему прикасается его кисть, становится божеством.

Вот о чем говорит эта картина. <…>

Приезжая в Москву, я, конечно же, каждый раз заходил к Костаки. Мы обменивались новостями, иногда картинами; чаще же ограничивались их показом, то есть хвастались друг перед другом.

На этот раз Георгий Дионисиевич показал мне нового Шагала, вернее сразу двух. На одной стороне холста была изображена процессия оживленно жестикулирующих людей, направляющихся куда-то по улице местечка; на другой – портрет молодой женщины, на фоне которого большими печатными цифрами было написано число 10…⁸⁸

У меня где-то лежат фотографии с этого холста, впоследствии данные мне Георгием «для изучения». Уже давно они не попадались мне на глаза. Мне показалось вдруг сейчас, что эта процессия могла быть похоронами в местечке – не помню, ведь прошло почти сорок лет. Что касается портрета – это я помню точно – то, как говорил Костаки, это был портрет Беллы – жены Шагала, т. е. сестры Якова Самойловича.

«Ты знаешь, – сказал мне Георгий, – я послал фотографию Марку Захаровичу, и он подтвердил, что это Белла, и просил справиться в Ленинграде, жив ли ее брат Розенфельд».

«Яков Самойлович?» – нарочито негромко спросил я.