Русская книга о Марке Шагале. Том 2

Мы вошли в квартиру, полуразрушенную, производящую впечатление незавершенного переезда. Книги стопками лежали на полу, мебели почти не было, лишь продавленный диван-«оттоманка» стоял в передней.

Уют квартиры был сосредоточен в добром круглом лице жены Якова Самойловича, имя и отчество которой я – увы! – за давностью времени забыл. И еще – на стенах, в каждой комнате по два, под стеклами висели Шагалы: шагающий в воздухе еврей-витеблянин; две многофигурные композиции веселого праздника «Пурим» и на всю жизнь поразивший меня портрет юноши с мандолиной, как я узнал впоследствии, – портрет брата Давида.

«Какие замечательные репродукции, – сказал я и, как видно желая ученость свою показать, добавил: – Должно быть, «веркоровские».

«То есть как репродукции? – тихо изумился хозяин. – Почему вы так решили?»

«Но откуда у вас могут быть оригиналы?» – самонадеянно произнес я.

«То есть как откуда? – тем же тихим нравоучительным тоном, будто лекцию читал, ответил профессор. – Мне их оставил Марк в 1922 году».

Я прикусил язык и принялся рассматривать картины.

Через полчаса я уже знал, что Яков Самойлович – брат жены Шагала, Беллы, что в сороковые годы он был арестован и только недавно вышел из лагеря, надеется скоро получить пенсию, а пока совершенно без денег, потому что все «мало-мальски ценные вещи», как он выразился, были конфискованы по решению суда.

«А картины?» – спросил я.

«Для судебного исполнителя, – усмехнувшись, сказал Розенфельд, – ценности они не представляли. Он их бросил со всем прочим в оттоманку, где они и дождались моего возвращения.

Кстати, – деловито прибавил он, – до вас ко мне приходил один книжник и предложил за этот портрет, – он указал на потрясшего меня брата Давида, – целых пятьсот рублей. Как вы посоветуете, отдать?»

Я растерянно улыбнулся и ответил: «Я могу дать вам тысячу». Именно эта сумма была у меня в кармане.

Яков Самойлович стал протирать очки.

Прежде чем продолжить историю, я, как видно, должен ввести читателя в курс цен на живопись, особенно на «такую живопись», в первые послесталинские годы.

При средней месячной зарплате в тысячу рублей хорошую живопись можно было приобрести по сто-двести-триста рублей. <…>

Шагалы в комиссионках почти не продавались. Уходили, как говорится, по знакомству. Был один случай продажи «Черных любовников» в первые послевоенные годы в другом комиссионном – «у Штаба», – об этом рассказывал мне отец; о других «Любовниках» – голубых⁸¹, и об их появлении сразу в двух магазинах – и «у Штаба», и на «галерке» – мне еще предстоит рассказать.

Третьи «Любовники» – розовые⁸², из коллекции И.И. Рыбакова, находились в то время в собрании Григория Самойловича Блоха, и именно поэтому Соломий Давыдович Шохор, близкий знакомый Блоха и партнер по обменам, задал мне столь поразивший меня вопрос: «Одна голова или две головы?»

У «Любовников» их было, разумеется, две.

Моду на Шагалов распространяли два москвича – Костаки и Гордеев. Георгий Костаки, мой близкий, несмотря на разницу в возрасте, приятель, работавший в канадском посольстве, имел сомнительное по тем временам реноме «иностранца».

На самом деле «Грек» – так его звали все – был русским из русских. Родился в Москве, подростком гонял голубей в подмосковной Баковке, а потом с шиком носился по той же Баковке на мотоцикле со своей будущей женой Зиной на багажнике.

Все это происходило в предвоенные годы. В 1951 году, когда я с ним познакомился, это был красивый и уже степенный человек среднего возраста в роговых очках. Ездил он на «лендровере», единственном, думаю, в стране, а жена его Зиночка – Зинаида Семеновна – потрясала всех красотой и необыкновенно высоким и нежным сопрано под аккомпанемент гитары своего экстравагантного мужа.

Должен добавить, что жили они тогда в трех маленьких комнатах громадной коммунальной квартиры на Большой Бронной, и картины висели не только в комнатах, но и на стене общественного коридора. Шагалы, правда, в комнатах, а громадный Пиросмани в коридоре.

Ленинград. Невский проспект Елисеевский магазин. 1950-е

Ленинград. Улица Петра Лаврова (Фурштатская). 1953

Я.С. Розенфельд во время следствия. 1949

Ленинград, Дом, в котором с 1920-х жил Я.С. Розенфельд (ул. Петра Лаврова, 31). Современное фото

В собирании Шагалов Георгию помогал Роберт Фальк. Он свел его с Амшеем Нюренбергом, художником родом из Одессы, многие годы прожившим в Париже. Нюренберг был отцом жены писателя Юрия Трифонова. В одной из своих повестей Трифонов вывел его под именем Георгия Максимовича⁸³.

Так вот, Шагалы Костаки шли от Нюренберга <…> и от вдовы Михоэлса Анастасии Потоцкой.

Что касается Михаила Гордеева, знакомого моего отца, то он был деловой человек и работал, кажется, художником на Всесоюзной Сельскохозяйственной выставке. Наезжая в Ленинград, он всегда останавливался в «Европейской». В номере люкс, среди «интуристовских» картин в золоченых рамах, гнутой «французской» мебели и громадных мейсенских ваз, водруженных на канелированные подставки, он смотрелся по-купечески импозантно, играя, несколько с перебором, роль заезжего московского гостя.