Однажды он мне подарил какую-то книгу и сделал красивый рисунок. Я его попросил, чтобы он и для Марьяси тоже такой рисунок сделал. Но он на ее экземпляре просто написал: «Марьясе от брата. Марк». Я говорю: «Ну, хотя бы какую-нибудь розочку». «Нет, – говорит, – она в этом не разбирается, она это не понимает и не любит…»
Общая редакция и составление В.И. Ракитин. М., 2015. С. 123–136.
19. Е.А. Евтушенко
Нашел у себя стихотворение, написанное еще в 1971 году. После того, как я прочитал его в зале Чайковского, мне года полтора не давали выступать за «издевательство над советскими музеями и пропаганду модернизма». Там были такие строки:
И завыли по-волчьи запасники:
Если что и рухнуло, то не по вине этих художников.
В 1994 году я опять вспомнил Шагала, обращаясь к молодым шакалам, готовым загрызть всех, кто постарше и познаменитей:
Присутствие Шагала ощущается в самом воздухе. Он учит нас летать под потолками.
Евгений Евтушенко. 1980-е
Далеко не все знают, что Марк Шагал писал стихи. Были ли они такими же великими, как его картины? Могу ответить почти по-витебски:
– И не надейтесь!
Почему же я пристально всматриваюсь в эти непонятно как уцелевшие фрагменты, осколочки? Да потому что Шагал был гений, а в духовном развитии гения все драгоценно – даже несовершенные стихи: без них, может, не было бы и его картин.
«Едва научившись говорить по-русски, я начал писать стихи, – рассказывает он. – Словно выдыхал их. Мне хотелось показать мои стихи настоящему поэту, из тех, кто печатается в журналах, Позднее, познакомившись с Александром Блоком, редкостным и тонким поэтом, я хотел было показать стихи ему. Но отступил перед его лицом и взглядом, как перед лицом самой природы. В конце концов я куда-то засунул и потерял единственную тетрадь моих юношеских опытов»99
.Так что не будьте строги к стихам Шагала и, читая их, воскрешайте в памяти его картины, чтобы они проступали сквозь неловкие, по-детски искренние строки (1910):
Уже здесь угадан Шагалом «жребий на кресте», каким всегда бывает изгнание, в которое невольно превратился его «отъезд в Париж за красками», как он при нашей единственной встрече объяснил мне свою не запрограмированную, а невольно случившуюся эмиграцию. Он не испытывал злобы к большевикам, да и сам был комиссаром по делам искусств Витебской губернии, но уехал, потому что изголодался по тем краскам, которых не передавали репродукции.
«Я приехал во Францию, неся на подошвах своих ботинок родную землю. Нужно время, чтобы земля высохла и отпала <…> нужно было <…> заново родиться, вытереть слезы, чтобы заплакать вновь. Но это под силу только тому, кто смог сохранить свои корни. Сохранить землю своих истоков или обрести другую – настоящее чудо101
:Суровый облик витебских синагог все-таки мучил его и в Париже, и потом за океаном, хотя другие синагоги были рядом. Но здесь ни у кого не высовывались из хозяйственной сумки стрелки зеленого чеснока с базара, и мальчишки не пытались так простодушно, как в Витебске, украдкой слизывать с рукавов прилипшие крошки штруделя.
«Изгнание искореняет мое «я», в том смысле, что оно отрывает меня от земли, с которой я связан всеми своими фибрами. Чрезвычайно тяжелый и трагический момент, ведь изгнанник не может пустить новые корни на другой территории. Эти корни навсегда останутся оголенными, торчащими в пустоте, в небесном пространстве, и будут вечно искать соприкосновение с землей»103
.