Русская книга о Марке Шагале. Том 2

– Совершенно неверно, друзья, – убежденно сказал Шагал. – Именно Гоголь, значение которого нашей культурой и искусством еще не раскрыто до конца. Мир Достоевского стоял ближе к нам по хронологии. Достоевский заглянул в самую глубину человеческой пропасти, кошмарные картины нравственного разложения, человеческой униженности и оскорбленности повергли его мощный интеллект в смятение и ужас. Всполохи всемирного апокалипсиса кровавым отблеском ложились на лики его героев. Его эпика философско-религиозного плана фактически граничила с царством вседозволенности. Разум Достоевского был апологетикой будущего ницшеанства, он теоретически и нравственно предопределил кризис европейского гуманизма ХХ столетия.

И.А. Клейнер

Гоголь, его творчество, напротив, находясь в начале века, не было человеческой цивилизации. Гоголь находился в обществе, в котором вера в изначальную красоту, крепость семейного очага, человеческого труда на земле, в романтику казачьей вольницы была реальным устоем жизни. Душа Гоголя была как бы более человечной, она еще не была оторвана от человека, и, как бы высоко она ни возносилась к звездам, правда естественности всегда возвращала ее на землю. Но сила Гоголя заключалась именно в том, что, находясь еще в самом начале надвигающегося кризиса человеческого отчуждения, его гений предвидел трагическую безысходность наступающего мира зла, беззакония, насилия и незащищенности «маленького человека». Именно «смех сквозь слезы» был той формой, которую избрал его талант. Его грусть, лукавая усмешка комика были мудрыми и возвышенными; трагическая космогоничность и жуткая дисгармония бытия еще не могли исторически стать их правдой. Однако Гоголь все чувствовал, видел и предвидел. Разобраться по-настоящему в «комике зла и добра» Гоголя мы еще не можем. Да и навряд ли он понимал все это сам. Иначе как объяснить личную трагедию последних лет жизни великого писателя? Вот почему играть Гоголя на сцене, в кино, кажется мне, труднее, чем героев Достоевского. Его пластическая формообразующая души более уязвима и не защищена, чем эпическая соборность Достоевского.

Затем Марк Захарович спросил у Валентина: «А вы не пробовали сыграть роль Христа?» Мы вздрогнули и переглянулись с артистом. Дело в том, что буквально накануне, осмотрев выставку Шагала в Третьяковской галерее, уже на первом этаже около картины Ге «Голгофа» я сказал Валентину: «Смотри, старина, как ты похож на Христа. Вот бы тебе сыграть его в кино».

И тот же вопрос Шагала.

Когда он спросил меня, чем я занимаюсь, я ответил, что пишу картины и одновременно пытаюсь разобраться в категориях эстетики прекрасного и безобразного. Шагал сказал мне: «Илья! Запомните, вы не искусствовед, а художник». Затем он пристально посмотрел на меня и твердо повторил: «Вы художник, Илья. Занимайтесь «первой реальностью» делания красоты. «Второй реальностью» пусть занимаются эстетики – неудавшиеся художники».

Спустя какое-то время он вновь спросил меня: «Скажите, Илья, как вы пишете?» «Сердцем пишу, Марк Захарович», – ответил я. Шагал пожал мне руку и сказал: «Я тоже – химик. Моя краска течет из сердца».

Наступило время прощаться. Я подарил Марку Захаровичу книги Василия Шукшина, Распутина, Бабеля. Увидев иллюстрации к повестям и рассказам Бабеля, он, показав на них, сказал: «Илья, тема революции в искусстве – это не скучная правильность классического рисунка. Революция – это прежде всего хаос страстей, праздник неведомых сил в человечестве. Художник должен быть всегда адекватен предмету своей любви. Пишите всегда радостно, Илья, пишите не разумом, а только сердцем, не думая о стилях, направлениях, законах красоты и прочей ерунде».

Уже на выходе Валентин Никулин прочел Шагалу четыре стихотворные строки, из которых запомнилась мне одна: «Еще не кончен бал»¹⁵⁷.

Марк Шагал поднял глаза вверх, затем низко-низко поклонился нам и, разогнувшись, тихо прошептал: «Друзья мои, запомните. Бал – это вечное состояние космоса. И еще ничего не известно, что там», – указал он рукой в небо. Когда он опустил глаза и посмотрел на нас, в них стояли слезы.

«Еще не известно, что там», – повторил он с глубокой печалью.

Я понимал, что больше никогда не увижу этого человека. Но… глубоко ошибся. Вечером, проезжая мимо моей мастерской, он зашел и подарил мне свою работу – цветную литографию с дарственной подписью¹⁵⁸.

Сегодня уже нет в живых этого великого художника, которого я считаю своим «крестным отцом» в искусстве. Именно он, и только он, дал мне силу и уверенность в избранном пути художника. Низкий поклон тебе, мой дорогой наставник.

Клейнер И. «Моя краска течет из сердца…» Воспоминания о встрече с Марком Шагалом // Родина (М.). 1991. № 5. С. 25–26.

30. М.М. Гейзер

<…> А теперь о моей встрече с великим художником. Этому, быть может, самому знаменательному в моей жизни событию, я обязан А.П. Потоцкой, вдове Михоэлса.