Русская книга о Марке Шагале. Том 2

<…> Появляется Саша Каменский¹⁶⁵. Он общался с М. Шагалом, когда тот был здесь. Шагал живчик и полон жизни, но маниакально боится всего мрачного и разговоров о смерти. Он забыл Тышлера и отказался с ним встречаться. Отказался ехать на Новодевичье кладбище и не хотел говорить ни о ком, кто недавно умер во Франции. Неприязнь к Пикассо. Все время рядом Надя Леже, как красный комиссар. Мадам Шагал, урожденная Бродская – дочь киевского сахарного миллионера. Шагал не сказал ни одного нелояльного слова: Надя Леже за этим следила. Отказывался встречаться со звонившими к нему разными еврейскими деятелями. Отказал в просьбе принять Потоцкую, вдову Михоэлса¹⁶⁶, когда ему сказали, что у нее «трагическая судьба». Его передернуло при слове «трагическая». Он подарил Саше набросанный при нем же рисунок и дал ему интервью, которое, однако, просил не печатать¹⁶⁷. Он полон моторной силы, но очень бережет себя – ничего грустного и мрачного. Не поехал в Витебск. <…>

Гладков А. «Я не признаю историю без подробностей…» (Из дневниковых записей 1945–1973) / Пред. и публ. С. Шумихина // «In memoriam». Исторический сборник памяти А.И. Добкина. СПб. – Париж, 2000. С. 616.

34. Ю.А. Русаков

Мысли, суждения, даже вскользь высказанные соображения и оценки большого художника всегда интересны и его современникам, и потомкам. Поэтому приводимые ниже записи, сделанные сразу после посещения М.З. Шагалом 12 июня 1973 года Эрмитажа, при всей их неполноте и несовершенстве, быть может, кому-то покажутся любопытными и полезными.

Марк Захарович Шагал побывал в Эрмитаже во время своего единственного – после отъезда из нашей страны в 1922 году – визита в Москву и Ленинград. Он и его жена, Валентина Григорьевна, пробыли в музее более двух с половиной часов (10.20–13.00), были приняты директором Эрмитажа академиком Б.Б. Пиотровским, а по залам их сопровождали А.Г. Костеневич, заведовавший тогда отделением живописи, и автор этих строк, заведующий отделением гравюр, в первой же части осмотра и Б.Б. Пиотровский. Постепенно маленькая группа обросла сотрудниками музея (Л.Л. Каганэ, А.С. Подоксик, К.Ф. Самосюк, Ю.О. Каган и др.) и узнававшими художника посетителями, так что Шагал, особенно в залах III этажа, двигался в кольце людей, с интересом прислушивавшихся к его словам.

Шагал прибыл в Эрмитаж как гость дирекции – с Малого подъезда. С первой же минуты поразили необыкновенная бодрость, подвижность, живость лица художника (все-таки 85 лет!). По-русски говорит без малейшего затруднения и акцента (Валентина Григорьевна рассказывала, что, путешествуя, они говорят на языке той страны, куда приехали, но между собой и дома – только по-русски). Очень прост и естествен в обращении.

Обмен репликами при встрече:

– Здравствуйте, Марк Захарович!

– Откуда Вы знаете мое отчество? – смотрит на меня с удивлением.

Войдя в кабинет директора, Шагал сказал жене:

– Вава, здесь была моя большая выставка.

Ю.А. Русаков

Когда я заметил, что он имеет в виду, очевидно, Первую государственную свободную выставку произведений искусства в 1919 году в Зимнем дворце¹⁶⁸ (где он был представлен 24 работами – живопись и рисунок – 1913–1917), Шагал спросил, откуда я о ней знаю. В ответ, что у меня есть ее каталог, энергично утверждал, что каталога не было (когда моя жена привезла этот каталог, не хотел его брать – «Вам не жалко?», – трогательно благодарил за него).

Шагал сказал, что хочет видеть в Эрмитаже все, и мы отправились в залы. Чтобы позднее к этому не возвращаться, надо сразу же отметить, что смотрел он, мало сказать, внимательно, – с неподдельным интересом, пытливо, пронзительно, имея по поводу любой увиденной им работы собственное мнение.

Поднялись по Советской лестнице, зашли в Павильонный зал, а затем – в зал Рембрандта. Восхищался Рембрандтом: «Это как Библия». Согласился с Б.Б. Пиотровским, что надо бы заменить золотые рамы, но черные рамы на двух рембрандтовских портретах тоже ему не очень понравились, хотя – в принципе – был за черные.

Затем пошли по итальянской экспозиции, где Шагал смотрел, в частности, Симоне Мартини, фреску Фра Анджелико, Леонардо, Рафаэля. Говорил, что выше всех – из итальянцев – ставит Джотто, Чимабуэ, Мантенью. Несколько раз возвращался к тому, что Караваджо – гений и оказал огромное влияние на многих.

Спросил, не мыли ли нашего «Скорчившегося мальчика» Микеланджело, и сказал, что надо бы очистить его поверхность от грязи («Вы не были в Риме?! Несчастные!!»).

Б.Б. Пиотровский. Эрмитаж, февраль 1976

Среди испанцев понравились «Апостолы Петр и Павел» Эль Греко, Веласкес и особенно две работы Моралеса (сказал, что он его всегда пропагандирует, но его все равно мало знают).