Русская книга о Марке Шагале. Том 2

Б.Б. Пиотровский провел Шагала в только что отреставрированный и еще пустой Большой итальянский просвет. Шагал хвалил реставрацию и то, что этому уделяют внимание и средства: «Во Франции ни на что нет денег». Затем снова захотел заглянуть к Рембрандту. Восхищался «Флорой» (даже сел посидеть перед ней), «Стариком в красном», «Давидом и Ионафаном», «Блудным сыном». Интересовался (здесь и в иных местах Эрмитажа), кем и когда приобретены те или иные вещи, Екатериной ли II.

В залах старого французского искусства остановился у керамики Бернара Палисси («это – гений»), с любопытством посмотрел незадолго до этого появившуюся в экспозиции картину Жака Белланжа. «Это немного pompier[61], – сказал по поводу картины Вуэ, – во Франции это страшное слово». Очень хотел видеть работы Лененов и остался ими доволен. Полное восхищение «Танкредом и Эрминией» Пуссена; то же, если не больше, – «Пейзажем с Полифемом». Глядя на «Моисея, иссекающего воду», переспрашивал, подлинный ли это Пуссен. О Клоде Лоррене отозвался довольно прохладно, даже небрежно. В зале серебра его заинтересовали огромные вазы-холодильники для вина, в следующем – столик с инкрустацией.

Внимательнейше смотрел картины Ватто, которого ставит выше всех старых французов. Восторгался «Савояром», «Актерами французского театра» и особенно «Затруднительным предложением», самой живописью Ватто, был несколько озадачен «Святым семейством». Когда я обратил его внимание на несуразные скульптуры сфинксов с женскими головами (в том же зале), сказал: «Знаете, я видел разное, но это уж слишком!!» Буше, оказалось, Шагал не любит и даже на «Пейзаж в окрестностях Бове» взглянул холодно. Увидав гудоновскую статую Вольтера, заметил: «Ему подражал наш Антокольский». (Чтобы не забыть: на протяжении этой прогулки по залам Шагал несколько раз упоминал, как любимого им мастера, Левитана.) Был просто восхищен работами Шардена («Покупаю!») – понравилось все, особенно «Натюрморт с атрибутами искусств»; сказал, что изображенный там орден заслужил сам Шарден и что эту вещь охотно повесил бы в своей мастерской. Несколько раз повторял «Франция, а?!», имея в виду все французское искусство в целом.

Затем поднялись по Деревянной лестнице на III этаж (по поводу пустых стен лестницы заметил, что «здесь можно что-нибудь повесить», и ему объяснили, что еще недавно тут висели панно Матисса) и пошли по экспозиции французского искусства второй половины XIX–XX века, так сказать вспять, от конца к началу.

Увидав, первым, «Мост» Фужерона, Шагал с неудовольствием спросил, что это такое. Одобрительно отозвался о работах Ван-Донгена, а про его «Красную танцовщицу» сказал: «Я видел, как она валялась на полу в доме какого-то богача во время Революции, мог ее взять себе» (картина принадлежала Н.П. Рябушинскому). Холодно посмотрел на Леже, но признал – в ответ на слова Валентины Григорьевны, – что фигурная композиция («Открытое письмо») хороша.

С симпатией прошел по экспозиции картин Марке. В зале Боннара рассказал, что на последней выставке этого мастера пытался публично раскритиковать его живопись, но ничего у него не вышло, – «хороший живописец» (возвращался к этому дважды). Резко отрицательно отнесся к работам Мориса Дени, отчасти – Русселя; от щита с картиной Валлотона отпрыгнул с гримасой. «Мальчики» Вюйара понравились.

С большим удовольствием смотрел Шагал эрмитажную коллекцию Дерена, хвалил его, меньше – Ле Фоконье. И очень одобрил нашего Руо.

У Пикассо смолк, смотрел довольно бегло и сказал, что говорить тут ничего не будет, так как нужен по меньшей мере час, чтобы изложить, что он о нем думает. Однако, остановившись перед маленькой композицией «Купание» (1908), сказал, что Пикассо найдет истинную оценку лет через сто или пятьдесят, что он слишком много занимался саморекламой и что у него попадание в цвет – процентов на восемьдесят, не более. Чувствовалось, что он его недолюбливает, может быть, немного ревнует к его славе, что Пикассо его раздражает. В противовес ему высоко отозвался о Браке и Хуане Грисе.

В залах Матисса Шагал пришел в совершенное восхищение – и от живописи, и от коллекции в целом. Здесь нашел «сто процентов химии» (как он говорил не раз, имея в виду абсолютную чистоту и точность «попадания в цвет»). Сказал, что живопись Матисса поет, как поет слово любил, что в его живописи полнота жизни, чувства, любви. С особенным вниманием смотрел «Испанский» и «Севильский» натюрморты, «Разговор» (восторгался), «Красную комнату», «Семейный портрет», «Танец» и «Музыку» (чрезвычайно высоко оценил обе), «Арабскую кофейню» (которую он раньше не знал и которая его очень заинтересовала). Был просто поражен богатством эрмитажной коллекции Матисса. По поводу его скульптуры сказал, что бронза, как материал, и сама пластика скульптуры Матисса близки фовизму.