Русская книга о Марке Шагале. Том 2

В Париже мне приходилось встречаться не только с государственными и политическими деятелями, финансистами и промышленниками. Немало встреч было с литераторами и художниками, артистами и музыкантами.

– Вы знали в Витебске профессора Пэна? Расскажите о нем, пожалуйста, подробнее…

Мой собеседник, известный всему миру художник, вдруг потерял всякий интерес к окружающим, отмахнулся от осаждавших его поклонников и, крепко ухватив меня за руку, увел в одну из комнат. Усадил в старинное кожаное кресло и начал жадно расспрашивать о профессоре Пэне.

Далеко не каждому известно имя этого талантливого художника, нашего с Шагалом земляка, окончившего Петербургскую академию искусств, а затем много и плодотворно работавшего в Белоруссии, в том числе и в советские годы. Пэн трагически погиб – его убили родственники, обуреваемые жаждой наживы.

Художник, так настойчиво расспрашивавший меня о Пэне, был не кто иной, как Марк Шагал. Когда-то Шагал учился у Пэна. Затем решил, что учиться ему уже нечему, уехал из России, обосновался во Франции.

И вспомнилось мне, как старик Пэн говорил:

– Шагал талантливый, очень даже талантливый, но как бы он там не сбился с пути, в этой Франции, как бы не начал писать на потребу толстосумам… Я ведь учил его писать так, как видишь, я так любил его, я верю в него, до сегодняшнего дня верю – он так одарен от природы, мой мальчик, мой Марк…

Марк Шагал… Салфетка, на которой он – в знак расположения – оставлял свой автограф, мордочку козы, несколько штрихов городского пейзажа, шутливый рисунок деревни, оценивается у маршанов, то есть торговцев произведениями искусства, в кругленькую сумму. После Пикассо он сегодня, наверное, самый дорогой художник на Западе.

П.А. Абрасимов, Марк Шагал и Е.А. Фурцева

Над обеденным столом на вилле Шагала я увидел картины, изображавшие знакомые мне с детства горбатые улицы нашего города. Над подслеповатым домишком – синяя вывеска: «ЛАФКА».

– Почему же через «фэ», Марк Захарович? – удивился я.

– Молодой человек, пожалуйста, не учите меня, какие были тогда вывески! – по-стариковски ворчливо, с некоторым даже вызовом ответил Шагал, а в глазах его стояли слезы… Следы неизбежной ностальгии – тоски по далекой, брошенной в трудные годы родине. <…>

Когда мы познакомились, Марку Захаровичу было далеко за восемьдесят. Уже много лет он был одним из наиболее ярких и самобытных художников современности – так что слава перестала его интересовать. Свои мгновенные наброски он щедро раздавал всем, кто бы ни попросил (если, конечно, удавалось прорваться к Шагалу, имея наготове карандаш и бумагу).

В произведениях Шагала много мотивов из детства – скромный быт еврейской семьи, маленький городок, где все друг друга знают. Мне кажется, что его знаменитые парящие в облаках фигуры людей и животных – это сны о далеком детстве, о далекой родине.

Французы сумели понять художника, эту его пронзительную любовь ко всему живому, к земле, которая его породила, к теплу домашнего очага, к человеку. И именно к Шагалу обратились с просьбой расписать огромный плафон «Гранд-опера» в Париже.

При одном из посещений нашего посольства Марк Шагал зачитывал отрывки из написанной им книги «Моя жизнь», где приоткрыл нам свое видение мира, которое, воплощаясь в картинах, вело его к всемирной славе.

В 1973 году по приглашению Министерства культуры СССР он с женой Валентиной Бродской приезжал в Москву; тогда же была открыта выставка его литографий. На мое приглашение посетить родной Витебск Шагал отвечал, держась за сердце: «Вот это место у меня не выдержит, а мне еще так много надо сделать…»

Он умер через двенадцать лет (ему исполнилось 97) и оставил богатейшую коллекцию: около десяти тысяч произведений живописи, рисунки, гравюры, ковры и керамика. Из них 500 произведений, в которых были представлены все жанры, все увлечения и «чудачества», Шагал завещал Центру искусств имени Жоржа Помпиду в Париже¹⁷³.

У меня сохранились его бесценные автографы – письма, рисунки, а также один очень необычный. Как-то по его приглашению мы побывали с женой у него на даче. Показав нам свои последние работы, Марк Захарович застенчиво признался: «А ведь я немножко и поэт…» После долгих уговоров он почитал нам стихи, а одно передал на память. Называется оно «Родина»: