Русская книга о Марке Шагале. Том 2

…Со времени моего знакомства с Шагалом прошло несколько лет. В апреле 1971 года я приехал в Париж на постоянную работу советником по культуре советского посольства. Как говорят французы, ноблес оближ – дворянство обязывает. Содействие развитию культурных связей между Советским Союзом и Францией теперь входило в круг моих прямых обязанностей. И я неоднократно встречался с Шагалом. Встречался прежде всего из чувства глубокой симпатии к нему и его творчеству, но и, так сказать, – «по службе».

Летом 1972 года с официальным визитом во Францию приехала министр культуры Е. Фурцева. Ее до предела перегруженная программа предусматривала тем не менее визит к Шагалу. Нас радушно приняли на вилле «Ла колин». Благодаря присутствию Екатерины Алексеевны я попал (вместе с ней, разумеется) в мастерскую художника. «Это святая святых нашего дома: сюда попадают только немногие, избранные», – шутливо заметила Валентина Григорьевна. Но в шутке была и немалая доля истины.

Из гостиной в мастерскую, расположенную в восточном крыле дома, особенно хорошо защищенном от шума и ветра, вел длинный узкий коридор. Это – большая светлая комната с окном, распахнутым в сад, радующий глаза густой и словно вымытой зеленью. Картины Шагала – произведения послевоенных лет – размещены на специальных выдвижных стеллажах. На столах книги, журналы, рисунки – весь тот «инвентарь», без которого художник не может мыслить, фантазировать, творить.

«Не удивляйтесь беспорядку. Он существует только для посторонних глаз. Я прекрасно во всем ориентируюсь. Здесь ведь проходит моя жизнь». Марк Захарович был взволнован присутствием в его ателье людей. Он охотно отвечал на вопросы. Беседа особенно потеплела после того, как министр пригласила супругов посетить Москву¹⁷⁷. И в Москве, и в Париже понимали, что после долгих лет разлуки приезд Шагала на родину будет радостным событием в его жизни. Мы не забывали и о сотрудничестве наших стран, переживавшем в то время свой «медовый месяц». Пребывание художника и его жены в Москве, выставка его работ, встречи с советскими людьми, внимание прессы – все эти факторы в своей совокупности должны были сыграть положительную роль в развитии советско-французских культурных связей. Благожелательно относились к поездке художника и во Франции. Не знаю ни одной политической партии или влиятельного органа массовой информации, ни одного государственного или общественного деятеля, писателя или художника, которые выражали бы сомнения в полезности и необходимости свидания Шагала с родиной.

Поездка была напряженной. Марк Захарович и его супруга посетили в Москве и в Ленинграде Третьяковку, Пушкинский музей изобразительных искусств, Оружейную палату, Эрмитаж, Русский музей. В Третьяковской галерее была открыта выставка литографий и акварелей Шагала, подаренных им нашей стране. Художник был взволнован. «Вы не видите на моих глазах слез, ибо, как это ни странно, я вдали душевно жил с моей родиной и родиной моих предков. Я был душевно здесь всегда»¹⁷⁸, – сказал Шагал.

Состоялась еще одна трогательная акция: в мае¹⁷⁹ 1920 года он написал декорации для еврейского театра в Москве. Они состояли из шести больших полотен¹⁸⁰. В то время Марк не придавал особого значения своей подписи, и она просто отсутствовала. Ошибка молодости была исправлена только через полвека: художник подписал свое творение.

Не скрою: с нетерпением ждал возвращения супругов из Москвы во Францию. И вскоре после этого, в августе 1973 года, мы вновь встретились в Сен-Поль де Ванс. Марк Захарович оживленно и даже возбужденно рассказывал о своей поездке. Казалось, волна воспоминаний и нежности затопила его сердце. «Чудесные цветы и березы в нашей стране – таких нет во Франции; они здесь химические, неживые. Хотел нарисовать наши березы и цветы, но не хватило времени», – говорил он с заметным внутренним волнением.

Я знал, что даже на официальном уровне Шагалу задавали бестактные вопросы о размере его состояния, о недвижимости, о стоимости картин. «Меня никогда не интересовали деньги, – отвечал Шагал. – Увы, без них жить, конечно, нельзя. Но многие свои крупные работы я делал бесплатно. Например, плафон в Парижской опере, который мне заказали де Голль и Мальро, витражи для соборов в Реймсе и в Меце, мозаичные панно для Чикаго. В последнем случае дело не обошлось без приключений. Эскизы мозаики сгорели. Но Вава в свое время сделала цветные фотографии, их увеличили и мой первоначальный замысел не пришлось восстанавливать».

В ходе беседы Шагал, один из немногих художников, которым французское правительство при жизни создало в Ницце музей, предложил посмотреть экспозицию. У нее необычное название: «Библейское послание». Дело, как мне кажется, вовсе не в приверженности Марка Захаровича религиозным догмам, хотя мне никогда не приходилось обсуждать с ним проблемы религии. В Библии художника волнуют ее гуманистические мотивы, общечеловеческие ценности. «Для меня Библия – это источник поэзии», – говорил Шагал.