Русская колыбельная

Адкинс немного помолчал, как бы раздумывая, и лишь затем ответил:

— Не совсем. Мы работали без этого приспособления.

— Значит… значит вы ничего о современной эмпатологии и не знаете… — внутренне Альберт обрадовался тому, что может говорить и это не выглядит натужно. — Что же… думаю, мы всё выясним по ходу работы. Вы хорошо себя чувствуете, господин Адкинс? Никакого дискомфорта, болей в голове?

— Кроме вот этого, — Аурей слабо потряс скованными руками, заставив пластиковые звенья шелестеть, — ничего. Всё хорошо.

— В таком случае — начнём.

Глава 4

Альберт не ожидал, что Адкинс заговорит первым, но тот, немного помолчав, будто пытаясь что–то расслышать, слабо скривил губы и взгляд его забегал из стороны в сторону.

— Какая странная комната, — сказал он в конце концов. — Дубовый стол, стены тоже резного дуба. Мрачновато, но здесь приятно находиться. Я думал, всё будет как в моей камере.

Альберт спокойно улыбнулся на нехитрую колкость. Такое поведение пациента его успокоило, настроило на хороший лад.

— Конечно, здание старое, тут полно резного дуба. Кроме того, всё сделано так, чтобы нам с вами было уютно. В этом и суть процесса.

— А когда мне наденут на голову эту штуку? — Адкинс снова кивнул в сторону аппарата

— Да, в принципе, можно уже сейчас, если вы не против.

— Я не против, доктор. Делайте то, что должны, я в ваших, — Аурей выделил это слово, — руках.

Альберт приступил к привычнной рутине: размотал провода, смазал присоски гелем и прилепил парочку к вискам пациента, а другую к собственным вискам. Альберт делал это уже не один десяток раз. Разве что, с другими людьми, не убийцами.

Альберт почувствовал, как холодная волна пронеслась от его пяток до шеи через ноги и спину.

Убийца.

Альберт осознал, что стоит вплотную к нему, и если тот захочет…

Но, нет, тот лишь хмыкнул, морщась от прикосновения к вискам холодного геля. С чувством облегчения Альберт отошёл от него к своему месту и буквально рухнул на стул.

— Вот и всё, — сказал он. — Теперь себе… — его пальцы слегка дрожали, но Адкинс, кажется, этого не видел.

Или видел? Понимать прямой взгляд его голубых глаз Альберт пока не научился. Ему казалось только лишь то, что Аурей его, вроде как, и не слушает. Или слушает? Первые сеансы — это всегда так сложно. Чужое сознание и чужие чувства — всегда потёмки.

— И когда вы включите эту машину?

— Она включится сама, — отозвался Альберт, положив руки на стол.

Он немного лукавил. Не настолько, чтобы это почувствовалось. Аппарат не мог включиться, потому что не мог отключиться в принципе — он работал по умолчанию, и работал он только при наличии двух важных компонентов.

Один из них врач.

А другой — пациент.

Альберту было немного неловко скрывать это от Адкинса, но эмпатология убийцы всё–таки совершенно особенный случай.

— Что мне делать, доктор?

— Просто отвечайте на мои вопросы.

Альберт сосредоточился так сильно, как мог, чтобы, при этом, не потерять контроль над ситуацией. Визуализация — важная часть процесса, и Альберт почти что видел, как его желание дотянуться до пациента возникает из воздуха, превращается в сильные, но гибкие и аккуратные щупальца с присосками и мощными клювами, как у кальмара, на кончиках. Всем сознанием, всеми чувствами Альберт потянулся. Пока что вникуда.

Он сам не знал, что скажет, ведомый лишь одной целью: понять чувства Адкинса при совершённых им убийствах, понять, достоин ли Адкинс тюрьмы, стирания, или того, чтобы остаться в Оак Мэдоу надолго.

Понять.

— Зачем вы сделали то, что вы сделали?

Главное — не перепутать. Не вообразить себе, что почувствовал пациента, что действительно его понимаешь, когда на самом деле лишь фантазируешь себе понимание. Именно поэтому Альберт первым делом задал тяжёлый вопрос.

— Я честен с собой, доктор Горовиц… — голос Аурея теперь казался Альберту немного приглушенным, но в нём ясно ощущались… сожаление? Грусть? — Я убил их. Это моя вина, мой грех.

Как и всегда, сперва Альберт ощутил лёгкие визуалы чужих эмоций. Затхлую, как воздух в заброшенном сарае, усталость. Настойчивую приторность любви или привязанности — так сразу не ответить. И что–то мрачное, густое, едкое, как дымящие сырые поленья в костре, уже знакомое Альберту, знакомое настолько, что он едва не подумал, что случилось то самое, лжеконтакт, но, нет. Распробовав эти эмоции, переживания, он понял, что они принадлежат Адкинсу. И что же они? Что они могли означать?

Альберт не понимал. И не потому, что длилось это всего долю секунды, как и любой контакт. Другое. Нужно было что–то другое.

По наитию, он быстро пролистал бумаги в папке до фотографий. Вот они, трупы. Жена в обычном комбинезоне для грязной работы. Синие платьица маленьких девочек. Волосы жены шоколадного цвета, слипшиеся, пропитавшиеся засохшей кровью. Головы дочерей тоже разбиты. Все они трое — рядом, на гладких досках пола в старом доме.