Русская колыбельная

— Юридически такая возможность есть, я уточнял. И это то, чего я достоин. Я признаю свою вину, — уверенно проговорил Аурей. — Признаю свой грех. Я должен умереть.

Ничего не ответив, Альберт сдёрнул со своих висков присоски и поднялся.

— Уже всё? — спросил Аурей

— Для первого сеанса вполне достаточно.

Сухо улыбнувшись, Альберт подошёл к Аурею, и, занятый рутиной, думал лишь о том, что, как врач, хочет узнать, хочет понять его. Отговорить страстного желания умереть.

Помочь.

Даже выжатый и почти обессиленный пропущенными через себя эмоциями и чувствами убийцы, Альберт знал, что хочет помочь своему пациенту.

Он примотал провода к положенным для этого частям машины и, взяв папку, сделал шаг к двери, когда его остановил голос Аурея.

— У вас не выйдет, доктор. Правда не выйдет.

— Не… выйдет что? — от неожиданности Альберт закашлялся на «не», но потом взял себя в руки.

— Не выйдет. Но я правда очень ценю. И… знаете, что? Хотите знать, что это?

— Что «это»? — голова у Альберта закружилась.

— Это. Знаете, что? — Аурей улыбнулся, но его глаза наполнились грустью. — То, что вы ощутили, почувствовали. Это беспомощность, доктор.

— Беспомощность… — повторил Альберт, и всё в его голове сошлось.

Он ощутил, что только что произнёс в слух причину того, что так терзало его во время поездок домой и на работу.

Беспомощность. Так просто, как можно не понять самому? Пока он шёл к Пилипчику, сердце билось особенно гулко, а в ушах шумело. Адкинс, он что… знает? Он — знает?

Конечно, как врач эмпатирует пациента, так и пациент тоже чувствует, эмпатирует врача. Но чтобы настолько? Первый раз за весь за все годы работы, пусть опыт и не самый большой, Альберт ощутил, что сеанс эмпатологии проводили скорее с ним, чем он сам. И эти ощущения были неприятны настолько, что выводили, выбивали из себя.

Поэтому он не меньше минуты стоял перед дверью в кабинет Пилипчика, выбитый из колеи. По его спине пот бежал почти что струёй, сердце часто колотилось, а коленки слегка подрагивали. Нельзя, чтобы Пилипчик видел его таким.

Альберт глубоко и часто задышал, успокаиваясь, и удалось ему это далеко не сразу.

Только после этого он постучал в дверь.

— Да–да…

Пилипчик ел сендвич, но сразу же убрал его в ящик стола, когда Альберт вошёл.

— Закончил? Рассказывай.

Что сказать? Как сказать?

— Это было сложно, — уклончиво ответил Альберт, крепко сжав папку в руках, вцепившись в неё пальцами. — Эмпатология убийцы — это тяжело.

— А ты думал, я шучу? Хах, — хмыкнул Пилипчик и откинулся на кресло. — А в остальном?

— Я не могу так сразу сказать…

— Горовиц, не мямли.

Альберт пытался говорить так, чтобы директор ничего не заподозрил.

— За неделю я закончу, — осторожно сказал он. — Это сложно, но я справлюсь.

— Справишься, значит…

— Случай сложный, — повторил Альберт, и это уже далось ему легче, потому что он говорил правду. — Но я справлюсь. Я чувствую, что это вызов для меня. Я обязан справиться.

— Уж справься, Горовиц, — внушительно произнёс Пилипчик. — Найди причину для того, чтобы Адкинс остался здесь до следующего квартала, а там уже я разберусь сам. Не подведи меня.

Альберт не нашёлся, что ответить, и просто кивнул.

Глава 5

Альберта слегка потряхивало до конца рабочего дня и всю дорогу домой, пару раз он основательно снижал скорость и парковался, чтобы перевести дух. Первый раз в жизни его настигло это странное состояние.

Его прочитали. Его прочувствовали. Не он, хотя и он тоже, но не до конца — если пациент прочувствовал тебя, а ты его нет, то, считай, ты не справился.

Почти. Лишь это немного успокаивало. Давало возможность держаться, ехать дальше.

Альберт еле–еле подавил желание броситься прямо в объятия жены, войдя домой.

— Ты чего? — даже несмотря на то, что он старался вести себя естественно, Лин сразу заметила, что что–то не так. — Поссорился с кем? Что случилось?

Поначалу Альберт хотел отмахнуться, сказать, что устал на работе, или выдумать что–то ещё, но едва только он посмотрел на жену, то на глаза его сразу навернулись слёзы.

— Лин, я… — он кинулся к ней не разувшись, сбросив пальто на пол. — Лин, я облажался! Как же я облажался! — обняв жену, Альберт ткнулся ей в шею.

— Тихо… тихо… Погоди, дай плиту отключу. Да отпусти ты, чтоб тебя!

В Альберте вспыхнула обида, но только на мгновение. Лин ушла на кухню и вернулась почти тут же, держа в одной руке пачку сигарет, а в другой зажигалку.

— Думаю, окно можно не открывать. Давай, рассказывай.

Он долго не мог понять, с чего ему начать, и даже крепкий табак любимых сигарет Лин не особо помогал — только в голове зашумело и кончики пальцев закололо, будто иголочками. Каждый раз, открыв рот, Альберт тут же говорил что–то не то и замолкал.

Лин терпеливо ждала.

Это и помогло Альберту. В конце концов он ухватил мысль за хвост, понял, успокоился.

— В общем, я провёл сеанс.

Он рассказывал так подробно, как только мог. Если бы повод был сколь угодно другим, менее серьёзным, Лин бы уже недовольно сморщила нос и отщёлкнула в него докуренную сигарету, добавив к этому что–то типа: «Очень мне интересна эта чушь, держи в курсе!».