Русская колыбельная

Теперь уже уверенный в себе, почти что довольный, устроился поудобнее и открыл пластиковую обложку папки с делом. В этот момент ему стало совсем хорошо. Никакого бессилия. Чувство уверенности, Альберт оказался там, где всё ему легко и понятно. Ещё одно дело, только ещё одно дело. Альберт серьёзно кивнул и растянул губы в напряжении.

— Аурей Д. Адкинс, — сказал он

— Сорок лет, — сказал он

— Убил жену и двоих дочерей, — сказал он.

— Якобы из–за ссоры на почве прерванной беременности, — сказал он.

Теперь Альберт визуализировал.

В его голове вихрём пронеслось всё пережитое с того момента, как он согласился работать над этим делом. Разговоры с Пилипчиком, раздражение и сварливость, лица туристов в центре Куара–Нуво, мрак, дискомфорт из–за возвращения домой, и, конечно тяжелое слово, красным шрифтом, грифом на секретной папке: «Беспомощность»

— Беспомощность, — сказал он. — Аурей Д. Адкинс. Что же это такое — беспомощность? Что же ты скрываешь? Ничего… Мы ещё посмотрим кто кого.

Альберту до смерти захотелось принять фанейротим не по расписанию, но он легко отогнал эту мысль.

Глава 6

Пилипчик будто забыл о существовании Альберта, что не могло не радовать. Он не любил, когда его раздумья прерывали, к тому же он понимал, что директор наверняка заметит, как тяжело ему даётся это дело.

Альберт чувствовал, что директор уже и сам не рад, что впутал его в это. Но, довольный или нет, просто так директор дело Адкинса уж не заберет.

Антон Пилипчик — воплощение тяжёлой руки начальства и точно такой же тяжёлой начальственной справедливости.

Альберта оставили наедине с собой. Время хоть и шло незаметно, но до терапии Адкинса еще далеко.

«Ещё не время», — подумал Альберт. — «Значит, доктор Зильберман…»

Вспомнив откровенную беседу с Зильберманом, Альберт решил, что самое время воспользоваться приказом Пилипчика и попросить у старого психиатра совета.

Он поднялся, схватил папку и быстрым шагом вышел из кабинета.

Кабинет Зильбермана находился в самом дальнем от палат пациентов конце. Самое малосолнечное крыло Оак Мэдоу, доступ света туда закрывали вековые деревья, рубить которые запрещал закон.

Альберт постучал и вошел, не дождавшись ответа. — Исайя предпочитал, чтобы гости входили сразу.

— О–о–о! — Исайя вскинул руку вверх. — Альберт! Входите–входите! Кофе?

— Конечно, доктор Зильберман.

Тот повернулся на стуле и щёлкнул кнопкой кофейника.

Альберт уселся рядом.

Ему всегда казалось, что когда–то давно кабинет Зильбермана служил дворничей, настолько помещение казалось маленьким. Но самого Зильбермана размеры кабинета, кажется устраивали. Недостаток пространства компенсировался уютом.

Места в его кабинете и в самом деле недоставало: несколько старых, пыльных шкафов, целых два небольших стола, три стула. И всё это при лёгком полумраке: всему виной стена из стволов деревьев, стоящих за окном.

— Так что же вы пришли, Альберт? Хотя… — Зильберман прищурил один глаз. — Адкинс, конечно же.

— Пилипчик рассказал?

— Говорил направить вас на путь истинный, — уклончиво ответил Зильберман. — Но даже вопреки его наставлениям, вам нужен совет — это вполне нормально. Верующий убийца. Признайтесь, Альберт, накрыло вас на первом сеансе? Не ожидали?

Кофейник сильно забурлил и отключился. Зильберман захлопотал над кофе, сахара и сливок в его кабинете не имелось, поэтому он угощал только простым американо.

— Не сказать, что так уж сильно и накрыло… — Альберт решил быть откровенным, но без особых подробностей. — Но это и в самом деле было непросто. Знаете, ощущения были… в один момент стало страшно и непонятно. Я к нему тянусь, тянусь, а потом понимаю, что это не я к нему тянусь, а он ко мне тянется! И получается у него лучше, чем у меня.

— Обратная эмпатология, — понятливо закивал Зильберман. — Да, частый гость при работе со сложными пациентами. Вы как, быстро себя в руки–то взяли?

— Да, — соврал Альберт. — Но сеанс всё равно получился коротким.

— Не переживайте. Ваш кофе. Так вы, собственно, зачем?

Альберт приложился губами к чашке. Типичный кислый американо.

— Хотел узнать, как прошёл ваш сеанс, доктор. Я понимаю, что мы всё–таки о разном, но может быть расскажете что–то полезное? Какой Адкинс? Каким он вам показался?

— Хм… — Зильберман отпил кофе. — Если не считать того, что верующий, и того, что убил жену и детей — удивительно благонравен и покладист. Хотя и закрыт тоже. Вот уж не знаю, симптом это или нет.

— Ригиден? По поводу?

— Темы семьи, веры. Что–то ещё, до чего я пока не добрался? Может доберусь сегодня.

— Семьи, говорите… — задумчиво произнёс Альберт. — Он проявлял только положительные эмоции, когда мы говорили о его жене и дочерях. Но стоило только речи зайти о причине убийства — он соврал.

— Расскажите подробнее.

Зильберман крепко призадумался и молчал всё время, что Альберт рассказывал ему о сеансе. Осторожно, будто по тонкому льду ступая, он заговорил лишь когда в кабинете повисла неуютная тишина.

— Значит, вот как. Если это правда… — он замялся, увидев, как напряглось лицо Альберта, и тут же быстро выпалил. — Я не имел в виду, что вы врёте! Не понимаю я вашу эмпатологию…