Русская колыбельная

— Почему же, — тот поднял руки вверх так, что натянулась пластиковая цепь наручников, и слегка поморщился. — Никак не привыкну… — то ли хмыкнув, то ли усмехнувшись, Аурей посмотрел на Альберта. — Мы с Донной познакомились во время учёбы в колледже.

— DSLA, — вспомнил Альберт прочитанное в папке название, ощущая привкус книг и запах свежескошенной травы на спортивном газоне. — Далековато вы уехали, на другой конец Содружества.

— На другой конец планеты, — дополнил его Адкинс. — Родители на меня очень давили. Я выиграл грант и смог уехать. Именно об этом я всегда мечтал.

В восприятии Альберта запахло чем–то горьким — слежавшаяся старая одежда, мокрые пропахшие–пропавшие доски пола.

А Аурей тем временем продолжал.

— Там я и встретил Донну. Мы начали встречаться, когда я учился на втором курсе, а она на четвёртом. Она уже закончила учёбу, когда мои родители умерли, — губы Аурея, но смотрел он на Альберта прямо, не отводя взгляда.

Тот никак не мог распробовать чувств, запах и вкус их казались слишком старыми, как выцветшая фотография, когда–то давно Альберт видел такую в музее.

— И что же?

— Я сказал ей: «Донна, мне надо улетать домой, мама и отец разбились насмерть». А она ответила: «Покупай два билета». В тот день я сделал ей предложение.

Альберт едва не поперхнулся нахлынувшим на него валом, который превратился в целую тучу мурашек. Сердце его затрепетало от отголосков чужого счастья.

— Дальше всё как у всех, всё как у людей. Вы знаете, читали же. А потом… Сам не знаю, что накатило… — Аурей замялся.

Альберт что–то ощутил, но не смог уловить что. Но это было и неважно. После такого положительной и светлой реакции на память о жене, на связанные с ней эмоции, он знал, что должен сделать.

— Почему вы сделали это с женой? — хладнокровно и расчётливо нанёс он удар.

Недоумевающий Аурей нервно дёрнулся

— Я же вам рассказал! — казалось, что дальше он закричит, сорвётся, но заключенный заговорил привычным тоном, хоть и чересчур быстро: почти что затараторил. — Она прервала беременность. — в речи Аурея опять появилось торопливое причавкивание. — Зачем вы спрашиваете это ещё раз?

— Вы понимаете, что не должны врать мне? — на Альберта накатывали волны запаха сырого мяса и привкуса ледяной воды в неблагополучном районе.

— Я не вру, доктор, — покачал головой Аурей. — Вы пытаетесь сделать мне больно, — он не спрашивал, он утверждал, — вы пытаетесь меня вывести. Но я не вру.

Непонятные, странные чувства. Запах мяса и привкус плохой воды пропали в одночасье, а на их место пришло что–то совсем иное. Ощущения? Нащупывание? Будто конфеты–леденцы без вкуса и запаха. Леденцы без вкуса и запаха в голове. Воображаемыми, визуализируемыми щупальцами, Альберт чётко ощущал наличие этих новых конфет–ощущений, но сделать с ними ничего не мог, будто бы трогая их не напрямую, а через пакет, через чужую кожу, через чужой желудок.

Альберт почувствовал, что начинает путаться. Как мог уверенно и спокойно, хотя, на самом деле начиная нервничать, он спросил:

— Если не врёте, то объясните. Я же чувствую, вас Аурей, — он старался говорить вкрадчиво, доверительно. — И вы чувствуете, что я вас чувствую. Говоря про то, что давным–давно сделала ваша жена с ребёнком, вы ничего не чувствуете, потому что этого никогда не происходило. И о самом моменте убийства…

Альберт специально употребил это слово. Вкус–ощущение–наличие топорища, с оттенками земли и старого, впитавшегося пота. Вкус–ощущение–наличие криков жены и детей. Сожаление. Боль. Всё это было, но слабое, не тяготящее Аурея.

— И о том, что вы не знаете, что с вами произошло, что на вас накатило…

— Доктор… — тихо перебил Аурей. — Мне жаль, что я их убил. Но… хватит. Хорошо. Я знаю, что на меня накатило. Знаю. Это вас устроит? Как это изменит то, что я прошу для себя казни?

Альберт чувствовал правду и уверенность в словах пациента. Аурей знал, зачем он убил свою семью, и это знание его поддерживало, грело. Грело?

Он спокойно молчал, глядя на Альберта. Тот подождал, ничего не говоря, пытаясь уже не почувствовать, а увидеть что–то в лице напротив. Но не видел ничего, хотя, казалось, что после вопроса в лоб оставаться безучастным нельзя. Аурей сидел так же спокойно, как и в самом начале сеанса, его голубые глаза с немного расширенными, но в пределах нормы, зрачками, излучали безмятежность.

— Вы замолчали, доктор, — Аурей сидел, немного склонив голову на бок, будто внимательно вслушивался во что–то.

— Потому что вы ни о чем не жалеете! — не выдержал Альберт. — Потому что… Аурей, ваша беспомощность, о которой вы мне сказали в тот раз, вызывает у вас больше переживаний, чем ваш ужасный поступок. Почему? Ответьте: почему?

И Аурей ответил тут же, словно заранее знал, о чем именно спросит Альберт. Доктор же мимолетом ощутил, будто Аурей действительно знал о его намерениях. Но это чувство быстро прошло.

— Почему? — переспросил Аурей. — Донна и дети сейчас в лучшем мире, доктор Горовиц. Я скоро к ним присоединюсь. Мне жаль, что я заставил их пройти через такое, но там, где они сейчас, им лучше. А мы? Поглядите на мир вокруг.