Русская колыбельная

— Трава — говно, — авторитетно заявила Лин. — Сам покупал?

— Не… вообще–то, я сюда с другом пришёл, я раньше вообще не курил, а он меня сюда привёл, ну и дал мне сигарету, сказал, что там трава, и я…

Альберт поймал себя на мысли, что ужасающе многословен.

— Стоп, — сказал он и снова глупо захихикал. — Какую же чушь я несу…

— Ага. Другу своему потом передай, чтобы за хорошую траву можно и заплатить больше. Мог бы вообще зайти в аптеку и взять по закону. Дороже, но того стоит.

Лин закинула ногу на ногу.

— Ты уже три года на мои ноги пялишься.

— Ой! — Альберт дёрнулся и быстро, как ему казалось, повернул голову выше, чтобы увидеть лицо собеседницы. — Извини пожалуйста, я просто… — он резко замолчал. Контролировать себя в таком состоянии тяжело. — Альберт, — наконец сказал он. — Горовиц. Альберт.

Лицо Лин сразу показалось ему немного грубоватым, но красивым. Необычные, жесткие черты лица: точёная челюсть, пухлые хищные губы, карие глаза слегка навыкате. Альберт не помнил, как именно она посмотрела на него, как и не увидел выражение ее лица во сне.

— Zabava, — ответила ему Лин. — Называй меня Zabava.

— Что это вообще такое…

— Слово. Это из другого, мёртвого языка.

Zabava–Лин осмотрела Альберта с головы до ног взглядом уверенной в себе девушки, знающей, что она красива, и знающей, что такое красиво.

— Одеваться ты не умеешь, — сказала она. — Вместо причёски чушь какая–то. Одним словом — dodeek. Зачем я вообще к тебе подсела?

Альберт непонимающе улыбнулся.

— Не будь я пьяной и накуренной — никогда бы к тебе не подсела, — сказала она. — Ни–ког–да!

Только тогда Альберт вспомнил, что видел её пару раз на основах эмпатологии. Ни имени, ни чего–либо ещё о ней, он, конечно, не знал, но припоминал каре.

— Ну, видел и видел, — пожала плечами Zabava–Лин. — Я тебя тоже, допустим. Золотой мальчик, заучка. Ты первый раз накурился и залипаешь, но может быть уже пойдём пройдёмся куда–нибудь?

— Что?

Лин закатила глаза и взяла его за руку.

— Пойдём!

Великолепная ночь. С одной вечеринки они пошли на другую, а потом ещё на одну. Все как в тумане, тут и там особо яркими вспышками всплывали особые, дорогие сердцу воспоминания. Одно из них — нелегальный фанейротим. Они попробовали его где–то в парке за пределами кампуса, уже под утро: оба валились с ног.

Лин сделала глубокий вдох из самодельного испарителя и закашлялась, приложив руки ко лбу.

Альберт уже знал, что такое фанейротим, потому что и в самом деле считался лучшим студентом курса — его допускали к практике.

Он ожидал точно таких же ощущений, как от настоящего фанейротима, но всё оказалось иначе.

— Больно!

— Тихо, чтоб тебя. А то ещё прибежит кто. Сейчас пройдёт.

— Почему–так–больно‑то?!

— Потому что он разбодяженный, смешанный. Потерпи.

Удовольствие, не такое стерильное и ровное, как от настоящего фанейротима растеклось по легким. Оно переливчато играло в груди. Альберт заметил, что вместо пылинок в его стекловидном теле теперь плавают контуры каких–то детских картиночек и сообщил об этом Лин.

— Конечно. Мы всю ночь отжигаем. Визуалы из–за усталости.

Она придвинулась к Альберту ближе, но он не сразу это заметил. Она положила руку ему на пах. Альберт удивлённо посмотрел на Лин. Та сосредоточенно расстёгивала ему ширинку.

— Что? — на секунду прервалась она, увидев его взгляд. — Трезвой никогда бы к такому dodeeku не подошла. Радуйся.

Она говорила, как и всегда: твёрдо, уверенно и ядовито. Но в её карих глазах Альберт видел что–то более глубокое, нежное, ласковое, тёплое. Такое же, как вкус ее губ.

А потом Альберт проснулся на самом интересном месте, будто подросток.

Всё наслаждение мгновенно схлынуло прочь.

Альберт снова остался один на один с мраком, который совсем не ослаб, а даже наоборот, усилился, вопреки приятному сну.

Он только яснее увидел контраст между тем, что было раньше и нынешним положением дел. Контраст между молодостью и зрелостью, между расслабленностью и напряжением, между беззаботностью и чувством беспомощности.

Альберт снова забеспокоился о неприятной необходимости ехать домой, о слишком ранних подъемах, чтобы быстро и без оглядки бежать на работу, о раздражающих лицах туристов, о тоске по давно прошедшему празднику в чужом районе… Отмахнуться от них не получалось.

Альберт чувствовал, что начинает осмысленно понимать обуревающий его мрак.

Еле–еле найдя в себе силы, он поднялся с пола. Поднял папку, посмотрел на часы. Конец рабочего дня уже настал. Хотя обычно доктор задерживался на работе подольше, сегодня ему хотелось убежать.

Одевшись, Альберт подхватил папку и вышел из кабинета. Сгорбленный, он вдруг распрямился и сделал вид, что всё хорошо: в коридоре толпились коллеги.

Проходя мимо палат, сам того не желая, Альберт посмотрел на палату Аурея и обмер. Тот стоял вплотную к стеклу и смотрел на него.

— Невозможно… — от неожиданности прошептал Альберт вслух.

Аурей не мог его видеть через зеркальное, с его стороны, стекло. Просто не мог. Может он смотрится в него, как в зеркало? Альберт поспешил успокоить себя и прошёл мимо, хотя точно видел, как Аурей следит за ним взглядом.