Русская колыбельная

— Время идёт. Однажды ты приходишь домой с работы, целуешь жену, ложишься спать. Утром просыпаешься, смотришь на себя в зеркало и понимаешь — это всё. Скорее всего ты уже не добьёшься ничего, сверх того, что у тебя уже есть. Все годы, что остались тебе, будут идти точно так же. Один повторяющийся раз за разом день, за очень редкими, конечно, исключениями…

Зильберман грустно улыбнулся.

— И что с этим поделать? Ведь это не плохо, это даже хорошо, но чёткое осознание того, что в твоей жизни уже ничего нет и больше никогда не будет, что ты беспомощен это изменить, от тебя ничего не зависит…

— Погодите, — перебил его Альберт из чувства противоречия. — Вы же сами сказали. Есть же любовь? Любимая работа? Какие–то другие факторы?

— А что? Любовь приедается. Другие факторы — вилами на воде писаны. А на работе попадётся начальник–самодур и всё, да и к тому же, кто сказал, что начальнику легче? Взять хотя бы нашего Антона, думаете, ему легко? Давление министерства, квартальные отчёты перед комиссией… Он беспомощен не меньше, чем все остальные, а может даже и больше. Адкинса можно понять, — подытожил Зильберман, сворачивая в знакомый Альберту район, где раньше асфальт был изрисован цветными рисунками. — Человек и правда в определённый момент становится очень беспомощен. Но вырваться из этой беспомощности таким методом? Увольте.

Альберт вспомнил Zabavu–Лин из своего сна. Вспомнил мёртвый язык.

— Zabava… — произнёс он вслух слово из него.

— Что?

— Тот спектр чувств, что вы описали. Я вспомнил, как он называется. Русская тоска, — ответил Альберт. — Набоков. Мы изучали его в университете.

— Русская тоска, — снова очень грустно усмехнулся Зильберман. — Беспомощными могут быть целые народы… А где они, русские? Что от них осталось? Русская тоска, русская литература и… — с силой мотнув головой из стороны в сторону, Зильберман пробежался пальцами по кнопкам музыкального центра автомобиля.

В машине заиграла музыка. Джаз. Начавшаяся поначалу медленно и трагично, внезапно мелодия взорвалась эмоциями, силой, красками, скоростью, быстро–быстро петляя и кружась.

— …и русская колыбельная.

Альберт понял, что это название композиции. Не сказать, что ему понравилось, но и отвращения он не испытал. Скорее, он пока что её не распробовал.

— Не так уж и мало, — произнёс он. — Русская тоска, русская литература и русская колыбельная.

— Правда, — согласился Зильберман. — Не так уж и мало. А что осталось от всех остальных? От англичан? Американского народа? От нас? — глаза старого доктора заволокло лёгкой поволокой. — Думали ли французы, превращая пикардийцев, бургундцев и окситанцев в самих себя, что когда–нибудь их постигнет то же самое? Когда мы превратились в одно большое Содружество? Когда мы стали так беспомощны? Что стало причиной? Уход веры?

— Вера… — Альберт вспомнил то, что Адкинс верующий, и почувствовал ледышку в центре груди.

— Или не она, думаете?

— Но…

Альберт ткнул пальцем в стекло, показывая на остатки рисунков, на женщин в национальных одеждах, идущих по улице.

— Это что? Это вы как объясните?

— Это ничего не значит, Альберт, вы этого просто пока не понимаете. Они не индусы, не балийцы, даже те, кто всё ещё молятся, делают это по привычке, не веруя на самом деле. Это уже не молитва, как и рукопожатие — не способ проверить, держит ли человек нож в рукаве. Как давно вы последний раз слышали о религиозном терроризме?

— Простите? — Альберт обмер.

— Не подумайте, — тут же успокоил его Зильберман. — Терроризм — это плохо, это ужасно. Но всё–таки, это выплеск энергии, негативной, но всё же. И выплесков этих не может быть в двух случаях, — он загнул один палец, — либо если ты свят, — загнул второй, — либо если ты мёртв.

— А низкая преступность и отсутствие убийств…

— Вы понимаете мою аналогию. Я не считаю, что мы святы. Соответственно… Мы одни и те же люди, мы — Содружество. Не смотрите на этих людей, — Зильберман махнул рукой в сторону прохожих, чьи национальные одежды выглядывали из–под тёплых курток. — Они этого просто ещё не поняли. Они не понимают, насколько беспомощны.

— Откуда же тогда эта беспомощность в нашем мире? Как она захватила всех нас?

Альберт понял, что шепчет, но музыка уже стихла, и Зильберман его услышал.

— Мы просто свернули куда–то не туда, — ответил спокойно и задумчиво. — Мы очень нормальные, даже представить невозможно насколько. И всё хорошо, всё невероятно хорошо, но эта нормальность зашла настолько далеко, что… Мы не в силах её изменить. Мы что–то потеряли, Альберт, что–то потеряли. И взамен пришла…

— Беспомощность.

Машина остановилась. Альберт сидел, уставившись, залипнув, как тогда, на вечеринке, накуренный, и лишь когда Зильберман вежливо тронул его за плечо, увидел, что они приехали.

— Спасибо, Исайя, — первый раз за долгое время Альберт назвал старого врача просто по имени.

— И вам, Альберт, — отозвался тот, хватая его за рукав. — Альберт, примите совет. Возьмите пару выходных. Отдохните. Вы очень нездорово выглядите. Вы вымотаны.

— Думаете?

— Уверен.