Русская колыбельная

— Так может дадите совет, как разобраться с этой беспомощностью? Что делать? Как вы это пережили?

Альберт хотел, чтобы Зильберман ответил ему, но тот, помолчав немного, отпустил его рукав.

Дверь хлопнула. Джип моргнул поворотником и тронулся вперёд, обдав Альберта лёгким запахом озона.

Альберт думал лишь о том, что Зильберман прав. И это плохо. На работе — плохо. Дома ещё хуже.

Альберт признался себе, что изменить суть вещей он не в силах.

Глава 8

Всё стало только хуже, когда он пришёл домой. Внутренний дискомфорт трансформировался во внешний. Звоня в дверь, Альберт чувствовал, что его шатает, а когда Лин открыла, он и вовсе не вошёл, а ввалился внутрь и повис на жене.

— Альберт!

— Как же я устал… — прошептал он в ответ.

Невероятно. Как нелегальный фанейротим в его сне, точно так же по телу расходились волны, но волны не удовольствия, а ужасного дискомфорта. Мрака.

Вся жизнь, как плохое видео на давно уже не использовавшихся жёстких дисках, проносилась у Альберта перед глазами, и она сбоила, пикселизировалась, зависала. Жизнь — низкокачественный фильм.

— Альберт!

Альберт, уже осевший на пол, безучастно смотрел на жену. Его знобило.

— Да ты весь горишь!

— Я перенервничал… — тихо произнёс он, чувствуя, что двигаться ему не хочется совсем, но лёгкими движениями всё же стаскивая ботинки. — Помоги, пожалуйста…

Лин не стала препираться, быстро рванув защёлки на его обуви и стянув с него пальто.

— Не хочу говорить «а я же говорила», — гневно шипела она сквозь зубы. — Но я же говорила!

— Да–да…

Жена тащила Альберта словно раненного или тяжелобольного. Лин помогла Альберту дойти до кровати и, толкнув бедром, повалила на неё.

— Раздеваться не надо, — Лин перевела дух, поправляя причёску. — Сейчас за жаропонижающим схожу. Лежи.

— Я… выходной…

— Да–да, потом позвонишь. А если нет — я сама.

Альберт не заметил, как она вышла из комнаты, а после вернулась. Он к тому моменту закрыл глаза, и разлепить веки стоило ему немалых сил.

В руке у Лин мелькнул короткий шприц для экстренных уколов.

— Готов? Не дёргайся, а то промажу.

Альберт едва не засмеялся, потому что подумал, что сопротивляться не может совершенно точно, но тут Лин с размаха всадила иголку ему в бедро, прямо через одежду, и вдавила поршень до самого конца.

Он почувствовал резкую боль, но она длилась всего каких–то пару долей секунд. А после Альберт вдруг обнаружил, что в ушах шумит, а визуальная реальность сминается, искажается, крутится в его глазах волчком, и исчезает в одной точке, смытая.

Альберт понял, что спит.

Но и не спит тоже.

Не в силах двинуться, он чувствовал, что балансирует на той тонкой грани, которая отделяет дрёму от полноценного сна, но грань эта слишком тверда.

Её не пересечь.

«Терминальная стадия беспомощности…», — подумал Альберт, — «Может быть что–то изменится дальше?»

Легче стало, но не сразу. Альберт не мог сказать, сколько времени прошло: час или миллион лет, всё так же горел лоб, всё так же мгновенно высыхали изредка выступающие слёзы, но скоро ломота в руках и ногах прошла, а трясучка прекратилась.

Наступил более или менее спокойный сон. Темнота. Но Альберт чётко понимал, что не бодрствует, а грезит наяву. Такое с ним происходило впервые.

Первым делом он ощутил, как его глаза смещаются. Точнее, не совсем глаза, а точка зрения, место визуального восприятия. Фокус сместился сперва куда–то вбок, потом влево, а потом мягко пошел вниз, будто проглоченный, прошел через горло, грудь, немного задержался в животе, а после скользнул правее, куда–то под рёбра.

Как ни странно, дискомфорта не чувствовалось. Альберт быстро привык.

Появились сны.

Ощущения какого–никакого покоя сменилось удивительным расщеплением, Альберт почувствовал себя атомом, раздробленным на множество картинок, в которые иногда хотелось заглянуть. Себя осознавал лишь Альберт, который смотрел на всё это, Альберт–наблюдающий.

Альберт–наблюдатель, парящий, растворённый в темноте, чей взор находился где–то в печени, смотрел на себя–ребёнка, играющего в доме родителей, читающего книги. Сон казался одновременно и цветным, и чёрно–белым: цветно–чёрно–белое видение. Когда тебя растворяет в первичном бульоне, невозможно воспринять категорию цвета.

Альберт–подросток разговаривает с друзьями. Он в гостях. Играет с собакой. Что бы это значило? Разве это должно что–то значить? Альберт–наблюдающий не понимал, и образ игры с собакой быстро исчез, поглощённый тьмой.

Щелчок.

Знакомство с Лин, повторение того, прошлого сна, но теперь он длился дольше, потому что нравился Альберту–наблюдающему. Он смотрел, как тогда, много лет назад, он проснулся в комнате Лин, в её кровати, и, прищурив глаза, видел, как она сидит перед зеркалом и красится. Альберт–на–кровати помнил, что такая девушка, как Лин, не подошла бы к нему трезвой, и боялся открыть глаза. Теперь–то он уж точно видел, что она очень красивая. А Лин заметила, что он смотрит, и сказала: «Хочешь вечером сходить куда–нибудь?»

Щелчок.