Русская колыбельная

— Мир вокруг… — рассеянно повторил Альберт, ощутив, что на него снова накатывает, как в тот раз.

— Да, доктор. Мир вокруг. Я живу с этим чувством много лет. С того самого момента, как мы с Донной зажили хорошо, как все люди. Когда у нас родились дети. Наша жизнь текла просто, без изысков и рисков, да, мы хорошо жили, но, доктор, это ведь и есть беспомощность.

На Альберта накатывало всё сильнее и сильнее, волны душного мрака захлёстывали его с головой, и он почти что потерял сознание на стуле, а Аурей всё говорил и говорил, глядя на Альберта прямо и не моргая.

— Мы сделали всё, что нужно было сделать в наших жизнях, и дальше всё текло своим чередом. Хорошо текло, вы скажете? Но что это, как не беспомощность? — Аурей уже не просто говорил, он заявлял, требовал, он проповедовал. — Я помню, как мы с Донной познакомились и первый раз переспали. Я закрыл глаза и уснул рядом с ней, а открыл их уже в сорок лет. Вся моя жизнь пролетела передо мной за один миг, а для чего? Ради чего? Беспомощность, доктор. Беспомощность. Я вижу её всюду. Я был беспомощен, когда мои родители давили на меня, и попытался вырваться из этого, но они всё равно победили в своём стремлении. Я был беспомощен, когда узнал о том, что сделала Донна, потому что она даже не спросила меня. Но и она была беспомощна в тот момент. И мои дети были беспомощны, когда я убивал их. Вы чувствуете это, доктор? Ощущаете? Даже сейчас.

— Вы беспомощны, потому что вы находитесь под стражей… — прошептал Альберт.

И Аурей кивнул в ответ.

— Да. Да. Все наши жизни, всех людей мира. Все мы уродливо беспомощны. Мы скованны причинно–следственной связью. Ощущаете это, доктор?

Альберт ощущал, бессильный, раздавленный той горечью, что хлынула на него от его пациента.

— И после этого, вы спрашиваете меня, почему? Почему, доктор?

Очень едко, но удивительным образом без издёвки усмехнувшись, Аурей снял со своей головы липучки и кинул их на стол.

— Не знаю, что вы там чувствовали про аборт, — сказал он. — Донна правда его сделала, но мне было наплевать. Они лишь подтвердила, насколько я беспомощен, я задумался. Я знал, что потеряю контроль над собой, я думал, что пересилю это чувство, эту беспомощность, но не смог. В итоге я сделал то, что должен был сделать, что обязан был сделать, то, о чём слышал предупреждения, то… Это лишь…, впрочем, ладно. Неважно. Чувствуете, доктор? Вы чувствуете это?

Альберт не нашел сил ответить. С огромным трудом он поднялся, снял провода и, взяв папку со стола, ушёл пошатываясь.

Глава 7

Альберт вернулся в кабинет с чётким ощущением, что он избит, что из него вышибли всё сознание, весь дух, весь разум. Едва только входная дверь закрылась за ним, он смог лишь защёлкнуть замок, а потом плюхнулся на пол и вытянулся во весь рост.

Пережитое, прочувствованное металось в его голове, колотясь о стенки черепа. Альберт всеми силами хотел обмануть себя, сделать вид, что не понимает ни то, о чём ему говорил Адкинс, ни то, что передалось ему во время сеанса.

Но на самом деле он понимал. Это самое страшное.

Всё стало на свои места, по крайней мере в момент отчаянного бессилия и тоски. Умом Альберт осознавал, что нужно встать, умыться, может быть выпить ещё какое–нибудь лекарство, что поможет ему прийти в себя, успокоиться, но сделать этого, при всём желании, не мог.

Его метало. Швыряло. Лихорадило. Альберт хотел бы ухватиться за что, за какие–то хорошие воспоминания, мечты, но просто не знал, как это сделать.

Он катался по полу, хныча, поскуливая. От пережитого его колотило. Перевернувшись на бок, Альберт скрючился в позе эмбриона и закрыл глаза. Слёзы брызнули из–под закрытых век, и, вроде бы, стало легче.

Мрак. Вокруг только мрак, бесконечный, всепоглощающий, и Альберт никак не мог спасти себя, найтись во мраке. Альберт тонул, задыхался, и никто не мог помочь ему.

Он и сам не заметил, как уснул.

Хороший сон, настоящий.

Альберту снилось, как он познакомился с Лин.

Точнее, как с ним познакомилась она.

На одной из студенческих вечеринок, которые устраиваются везде, всегда и без особенного повода, Альберт впервые в жизни накурился травы и полусидел–полулежал на диване. Абсолютно новые, ни с чем не сравнимые чувства: зрение упорно цеплялось за любое мало–мальски интересное, и Альберту нравилось ловить тягостные, рассеянные мысли.

Он и сам не заметил, как рядом бухнулось ещё одно тело.

Резко звякнули бутылки на небольшом журнальном столике. Лениво повернувшись, Альберт увидел красивые длинные женские ноги в ужасающе безвкусных лосинах, расшвыривающие пустые и полупустые бутылки со стола.

— Смешно… — Альберт глупо захихикал.

— Ага, — ответила Лин. Тогда ещё Альберт её имени не знал, но с тех пор суженая не особенно изменилась: то же каре, те же привычки. — Пиво тут говно.

Лениво оглядывая женские ноги в лосинах, Альберт вспомнил, что вообще–то в руке у него зажат остаток сигареты с травой.

— Хочешь? — дружелюбно протянул он косяк собеседнице, не сводя взгляда с её ног.

Та молча и властно выцепила самокрутку и парой затяжек добила её. Альберт сразу понял, что она курит не в первый раз.