Русская литература пушкинской эпохи на путях религиозного поиска

Лучший друг нам в жизни сей
Вера в Провиденье.
Благ Зиждителя закон:
Здесь несчастье – лживый сон,
Счастье – пробужденье[109]

—

так пишет Жуковский в конце баллады, веря в конечную победу божественной благости. И если у Бюргера Бог – это строгая казнящая сила, то у нашего поэта это милующий и берегущий Свое творение Отец.

Баллады Жуковского тесно связаны с его элегиями тем, что заимствованный сюжет играет в них не первостепенную роль, самое важное здесь – это то настроение, чувство, отношение к жизни, которое передается не столько через внешнюю коллизию, сколько через словесную ткань, образность и ритм. «Суть баллад Жуковского как произведений оригинальных, – пишет тот же Гуковский, – …в разлитой в них мечтательности, в создании особого мира фантастики чувств и настроений, мира, в котором поэт вовсе не подчинен логике действительного, а творит в своей мечте свой свободный круг поэтических фикций, свободно выражающих настроение»[110].

Отвлеченное содержание нередко перекликается в балладах с личными переживаниями, субъективным опытом поэта. Так, в «Светлане» образ главной героини связан с конкретным лицом. Жуковский посвящает это произведение своей крестнице Александре Воейковой и дарит ей балладу на свадьбу. Причем известно, что у Воейковой было прозвище Светлана, и ее-то он и делает героиней своего произведения. К ней обращается он в последних строках произведения, утверждая благость Бога и испрашивая у Создателя покрова и защиты для дорогой его сердцу девушки.

Подобное соединение вымысла и жизни придает стихотворению особенную задушевность, сюжет иностранной баллады оживает, наполняется личным чувством и вплетается в судьбу реальных людей. «Жизнь и поэзия – одно», – писал Жуковский в стихотворении «Песня» 1808 года, и эта установка, близкая к утверждению Батюшкова «живи, как пишешь, и пиши, как живешь», требует от исследователя творчества Жуковского пристального внимания к важнейшим чертам его биографии и к образам тех, кто был рядом с ним. Знакомство с духовным обликом прототипа героини баллады «Светлана» дает нам возможность лучше понять и прочувствовать это важнейшее произведение Жуковского.

Александра Воейкова, а до брака Протасова, была одной из двух дочерей старшей сводной сестры Жуковского Екатерины Афанасьевной Протасовой, то есть приходилась ему наполовину племянницей и, как уже говорилось, стала его крестницей. Она была младше своего крестного всего на двенадцать лет, и, когда Саша и ее сестра Маша достигли возраста, пригодного для учения, Екатерина Афанасьевна попросила брата быть их наставником.

Жуковский стал часто появляться в усадьбе Протасовых, и беззаботная веселость Саши, которую он прозвал за ее светлый, радостный нрав Светланой, и проникновенная серьезность Маши очаровали поэта. Он был счастлив рядом со своими ученицами, и они не чаяли в нем души и впитывали все, что он преподавал им. И Саша, и Маша Протасовы – это тоже отчасти произведения Жуковского, их чистые и возвышенные души напоминают его звонкие, легкие и словно возносящиеся над обыденностью языка и сознания стихи.

Саша Протасова принадлежала к тем замечательным русским дворянским девушкам, которые своей чистотой и верой очищали и возвышали изъеденные рационализмом нового просвещения души наших молодых дворян. Такие девушки выходили навстречу нашим «лишним людям», разного рода Онегиным, Печориным, Бельтовым и Лаврецким. Они вдохновляли русских писателей на создание светлых женских образов, таких как пушкинская Татьяна (кстати, Пушкин неоднократно упоминает балладу Жуковского в своей поэме и сопоставляет свою героиню со Светланой), Маша Миронова, Лиза Калитина.

Душа Светланы была полна радостной непосредственности, она становилась источником бодрости и веселья для тех, кто находился подле нее. «Рядом с ней невольно светлеешь душой»[111], – писал Иван Козлов. Но эта веселость с первых лет сознательной жизни уживалась с глубокой серьезностью и готовностью к жертве. Необыкновенная красавица, она записывает в своем девичьем альбоме-дневнике: «Лучше быть доброй, чем прекрасной, лучше быть верной, чем красивой, красота и молодость проходит, добродетель остается и привлекает сердце»[112]. Перелистывая Сашин альбом, мы легко заметим, что крестный оставил большой след в ее душе, она впитывала его миросозерцание, принимала его как свое. Вслед за Жуковским она воспитывает в себе культ дружбы. «Любовь – это утренняя тень, с каждым моментом она уменьшается, дружба – это тень вечерняя, которая растет, пока не померкнет солнце жизни»[113]. О своей жизненной позиции говорит она словами крестного:

Вчера дарю забвенью,
Покою – ныне отдаю,
А завтра – Провиденью[114]

.