Русская литература Серебряного века. Поэтика символизма: учебное пособие

Я настигну тебя океаном блаженств
Влюбленным, манящим, ласкающим... ...
И тогда дождем цветочным
Буду падать на тебя,
Целой гаммой ароматов
Буду нежить и томить,
Игрой благоуханий
То нежных, то острых,
Игрой прикосновений,
То легких, то бьющих. ...
Я тогда упаду на тебя
Дождем дивных солнц. ...
И ты весь – одна волна
Свободы и блаженства. ... —
Я миг, излучающий вечность.
Я утверждение.
Я Экстаз.
Пожаром всеобщим
Объята вселенная.

«Ты», к которому обращается здесь лирический герой Скрябина, – окружающий мир, который он «завораживает», чтобы подчинить своей теургической воле, а заворожив магией слов, магией звуков, – пересоздать.

Если бы словесный текст «Поэмы Экстаза» был самостоятельным произведением, наверное, пришлось бы констатировать, что он довольно аморфен и что принцип развития содержания, обычный для литературного произведения, выдержан в нем слабо. Казалось бы, образы, оформленные во фразы, подобные процитированным, легко менять местами. Столь же легко подверстывать к ним новые и новые: принцип конца здесь также не выражен с какой-либо отчетливостью. Но перед нами не произведение, а только его часть (вернее, какая-то одна его сторона, словесно-текстовая). Потому констатации вроде вышеупомянутых здесь не подходят. Зато нельзя не указать на ярко выраженную личностную окрашенность этого внешне «бессвязного» поэтического монолога. Текст «Поэмы Экстаза» – это непрерывно усиливающееся словесно-эмоциональное убеждение читателя и слушателя, напоминающее и в самом деле о заговорах и заклинаниях, так популярных у деятелей серебряного века.

Тексту этому свойствен особый ритмический рисунок, переменчивый и сложный. Иногда перед нами фрагменты, написанные силлабо-тоническими метрами: хореем («И тогда дождем цветочным. Буду падать на тебя...»), трехсложниками («Я настигну тебя океаном блаженств...», «Я миг, излучающий вечность» и т.п.). Иногда метрическая упорядоченность исчезает, чтобы затем где-то снова дать о себе знать.

В других словесных текстах Скрябина проявляются иные, чем в «Поэме Экстаза», принципы.

Иногда перед нами рифмованные стихи:

Любовных гневов мы застывшие порывы
Мы бурных ласк окаменевшие валы
Охлады чарами застигнутые взрывы
Вершины снежные, долины и скалы.

В скрябинском контексте это – «прямая речь» говорящих о себе гор. Обращает на себя внимание яркая картинность (то есть живописность!) проявляющейся здесь метафорики (горы – «окаменевшие валы», внезапно замерзшие под воздействием неких чар, «взрывы», которые замерли, остановленные колдовством). Прихотлива (хотя в серебряный век и достаточно ординарна) ритмическая организация приведенного фрагмента – правильные ямбы в первой и третьей строках, метрически усложненные строки вторая и четвертая.

Как противоположность картинной конкретике приведенных образов можно представить такой отрывок из «Предварительного действа»:

О подвиг божественный, танец всезвездный,
Ты нам даруешь победу над бездной,
В тебе мы сорадно себя обретем,
В тебе мы блаженно друг в друге умрем.

Без музыкальной «поддержки» эти строки звучат как абстрактные словопостроения, декларативные и в образном отношении невыразительные. Но, видимо, в том и дело, что строки эти на такую «поддержку» авторов прямо рассчитаны.

На рифмованный стих спорадически переходит Скрябин и в литературном тексте к «Поэме Экстаза». Например, в строках, содержание которых так возмущало А.Ф. Лосева «несомненным садизмом и мазохизмом»[264]:

Что угрожало —
Теперь возбужденье,
Что ужасало —
Теперь наслажденье,
И стали укусы пантер и гиен
Лишь новою лаской,
Новым терзаньем,
А жало змеи
Лишь лобзаньем сжигающим.

Вероятно, впрочем, здесь следует видеть в основном просто условные поэтизмы, нечто вроде эпатажа в том его варианте, который характерен для ранней поэзии «младших» символистов». У В. Брюсова, К. Бальмонта немало можно найти подобного рода «садизма», рассчитанного просто на литературный скандал. Скрябин же был как читатель приучен к данной риторике как своего рода норме в кругу внутренне близких ему поэтов, подобных К. Бальмонту. Впрочем, безусловно, зерно истины в резких словах А.Ф. Лосева все же имеется.