Русская литература Серебряного века. Поэтика символизма: учебное пособие

Не обсуждая вопроса о том, правильна ли эта оценка в «качественном» плане, мы хотим обратить внимание на поднимаемую им тему «одиноких» художников, «изгоев культуры». Казалось бы, «художник, не нашедший себе места в художествах», – фигура, которая заслуживает жалости. Переводя на язык понятий, это художник, в силу внутренних причин не способный творить в сложившейся системе жанров и художественных условностей, присущих избранному роду искусства (т.е., например, не умеющий выдержать принципы сюжетосложения и сюжетные «пропорции», принципы композиции и архитектоники, нагромождающий образ на образ вместо приведения их в стройную систему, вообще нарушающий устоявшиеся вкус и меру). Однако Иванов пишет: «Но таких одиноких становится все больше и больше. Таким был не кто иной, как великий Ницше: философ – не философ, поэт – не поэт, музыкант без музыки и основатель религии без религии, ютившийся в civitas litterarum на положении «афориста», то есть мыслителя, «не помнящего родства» и неблагонадежного по анархическому умонастроению. Это – люди, приход которых возвещал у нас Тютчев, к ним обращается он со словами – «есть целый мир в душе твоей таинственно волшебных дум», – и с советом: «лишь жить в самом себе умей». Пустынники с волшебным миром в душе, счастливее всего живут эти антиномические существа под знаком безмолвия, тютчевского Silentium'a – «взрывая, возмутишь ключи, питался ими и молчи, – внимай их пенью и молчи».

Поэтому все, что они нам возвещают, есть лишь отрывочное и случайное, о чем они ненароком проговариваются. Недомолвки не могут быть связными; под сферами же культуры привыкли мы разуметь то, что в общей бессвязности обезбоженного мира удалось связать, образуя на месте одной утраченной великой связи – religio – множество частных quasi-религий, духовнейшие из которых именуются искусствами и науками»[244].

Нетрудно понять, что Вяч. Иванов относит к разряду таких «одиноких», кроме Чюрлениса, Ницше и Тютчева, также и самого себя. Неслучайно далее подчеркивается, параллельно нагнетанию мотивов трагизма жизнедеятельности «одиноких», их большая, сравнительно с современниками (хотя и непоследовательная) духовная прозорливость в отношении «великой связи»:

«Одинокие, о которых идет речь, эти духовные анархисты современной культуры, глубоко иррелигиозны, потому что не только безбожно оскорбляют каждую из наших маленьких quasi-религий, но в то же время и великую связь (то есть собственно религию. – И.М.) вместе с современниками утратили. Правда, они несомненно хотят восстановить ее, но единичными и бессвязными усилиями и, во всяком случае, помимо современников и без их ведома. По отношению же к маленьким quasi-религиям столь кощунственны они, что ни одна из таковых не простит им их открытого или замаскированного отщепенства: ибо каждую покушаются они использовать и ни одной не хотят верно служить»[245].

Итак, с одной стороны, «одинокие», с другой же – их современники по «обезбоженному миру» – сравнительно с этими «не одинокими современниками» первые («одинокие»), по Иванову, все же ближе к Богу и к религии. (Напомним, что всюду Ивановым подразумеваются в первую очередь художники, а не люди вообще.) Эти две совокупности творческих деятелей, по мнению другого автора, ведут борьбу: «Но, утверждая до конца свою личность и обожествляя ее, человек вовсе не разрешает искони заложенного в мире противоречия. Отсечение тезиса или антитезиса не есть синтез. И мы видим, как человек-богоборец купил свою Свободу дорогою ценою самого мрачного одиночества. <...>

Безличные и одинокие. Таковы два борющихся лагеря, которые должны наконец найти общую почву для примирения, для разрешающего антиномию синтеза. Этой страшной загадке посвящена недавно появившаяся брошюра Вячеслава Иванова и Георгия Чулкова»[246]. (Имеется в виду брошюра Г. Чулкова «О мистическом анархизме», со вступительною статьей Вяч. Иванова «О неприятии мира», вышедшая в Петербурге в 1906 году.)

О несерьезности претензий Г. Чулкова на «мистический анархизм» и примирение «антиномий» еще накануне выхода упомянутой брошюры писал, впрочем, такой авторитетный символист, как Д.С. Мережковский:

«Единственный... кто добросовестно соединяет несоединимое, правда, не столько людей и понятия, сколько слова, – г. Чулков... Было, например, юное слово: анархизм и другое еще более юное: мистицизм, г. Чулков соединил их – и получился «мистический анархизм». <...> Здесь, в одной кастрюльке, с наивной старательностью, варит он мистицизм с декадентством, софианство Вл. Соловьева с оргиазмом Вяч. Иванова и посыпает их сахаром социализма, думая, что это анархическая соль»[247].