Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1

Но здесь меня таинственным щитом
Святое Провиденье осенило,
Поэзия, как ангел-утешитель,
Спасла меня, и я воскрес душой.

Михайловское одиночество, по словам близко знавшей и любившей Пушкина Анны Петровны Керн, много содействовало развитию его гения: «Там, в тиши уединения, созрела его поэзия, сосредоточились мысли, душа окрепла и осмыслилась». Пушкин пережил здесь небывалый творческий подъём, сопоставимый лишь с болдинской осенью 1830 года. Он завершил начатых на юге «Цыган», написал третью, четвертую и пятую главы «Евгения Онегина», создал «Бориса Годунова», «Графа Нулина», «Сцену из Фауста», «Разговор книгопродавца с поэтом», цикл «Подражания Корану», «Андрея Шенье», «Я помню чудное мгновенье…» и множество других лирических стихов.

Поэтический цикл «Подражания Корану»

«Ранней осенью, когда друзья издали корили его, что “он недостойно расточает свой талант”, а дома отец корил его за то, что он проповедует Лёвушке безверие, Пушкин писал “Подражания Корану”, эту прелюдию к “Пророку”», – пишет в своей биографической книге о Пушкине А. В. Тыркова-Вильямс[26]. А вот как П. В. Анненков, вдумчиво проследивший ступени и переходы внутренней жизни поэта, толковал эти «Подражания»: «Коран служил Пушкину знаменем, под которым он проводил собственное религиозное чувство. Пушкин употребил в дело символику и религиозный пафос Востока, отвечавший мыслям и чувствам, которые были в душе самого поэта, тем ещё не тронутым религиозным струнам его сердца и поэзии, которые могли свободно и безбоязненно прозвучать под прикрытием смутного имени Магомета. Это видно даже по своеобычным прибавкам, которые в этих весьма своеобразных стихах нисколько не вызваны подлинником».

Все девять «Подражаний Корану» различны по форме и по ритму, но связаны внутренним единством, отражающим мусульманскую веру:

Земля недвижна – неба своды,
Творец, поддержаны Тобой,
Да не падут на сушь и воды
И не подавят нас собой.

«Плохая физика; но зато какая смелая поэзия», – замечает Пушкин. Особо выделяется девятая, заключительная часть «Подражаний», являющаяся итогом, выводом из всего цикла. По определению А. Л. Слонимского, «это обобщённая картина жизненного пути человека. Важности предмета соответствует медлительный ритм четырёхстопного амфибрахия. Речь, украшенная звучными славянизмами и архаизмами, принимает торжественный характер»[27].

При этом стихи в подтексте своём приобретают автобиографический смысл. За усталым путником, роптавшим на Бога, скрывается сам поэт, переживший глубокий духовный кризис, отразившийся в стихах «Демон» и «Свободы сеятель пустынный…» в конце южной ссылки:

И путник усталый на Бога роптал:
Он жаждой томился и тени алкал.
В пустыне блуждая три дня и три ночи,
И зноем и пылью тягчимые очи
С тоской безнадежной водил он вокруг,
И кладязь под пальмою видит он вдруг.

Содержание этих стихов представляет собою свободное развитие второй суры Корана: «Или как тот, кто проходил мимо селения, а оно было разрушено до оснований. Он сказал: “Как оживит это Аллах, после того как оно умерло?” И умертвил его Аллах на сто лет, потом воскресил. Он сказал: “Сколько ты пробыл?” Тот сказал: “Пробыл я день или часть дня”. Он сказал: “Нет, ты пробыл сто лет! И посмотри на твою пищу и питье, оно не испортилось. И посмотри на своего осла – для того, чтобы Нам сделать тебя знамением для людей, – посмотри на кости, как Мы их поднимаем, а потом одеваем мясом”. И когда стало ему ясно, он сказал: “Я знаю, что Аллах мощен над всякой вещью!”»

Пушкин погружает этот сюжет в особую атмосферу аравийской пустыни, сухой и безводной, рисует встреченный усталым путником в песках живительный оазис. В первоначальных набросках к этим стихам поэт ещё не нашел стилистический ключ, передающий дух Корана. Повествование в них строго следует за буквой перевода и приобретает будничный колорит:

В пустыне дикой человека
Господь узрел и усыпил,
Когда же протекли три века,
Он человека пробудил.

В окончательном тексте Пушкин меняет размер стиха и широко привлекает церковнославянскую, библейскую лексику: «Горевшие тяжко язык и зеницы», «И зноем и пылью тягчимые очи». А в описании воскрешения он использует следующие строки из 37 главы библейской Книги пророка Иезекииля: