Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1

Вся биографическая подоплека в этих стихах оказывается перевернутой и поставленной в зависимость не от житейских фактов – приехала Керн в Тригорское и разбудила уснувшее чувство Пушкина, – а от душевного состояния поэта, от способности его в минуты приливов поэтического вдохновения ощущать «небесные черты» в земной красоте.

Всмотримся в композицию стихотворения: оно делится на три равные части по две строфы в каждой. Они взаимосвязаны друг с другом и в то же время самостоятельны по смыслу. Первая часть напоминает музыкальный аккорд – замирающий и печальный. Это воспоминание о былом, чудном мгновении встречи с одухотворённой и чистой женской красотой. Отзвуки этой встречи долго хранит душа, вопреки приливам грусти, вопреки «тревогам шумной суеты». Память о нежном голосе, о милых чертах лица защищает от разрушительных ударов жизни, подобно ангелу-хранителю, оберегает чистоту и душевную гармонию.

Но вот наступает мгновение, когда жизненные бури и тревоги убивают это спасительное чувство. И тогда начинается томительное душевное помрачение. Гармонический аккорд отзвучал, память о чистой красоте истаяла, душа «вкушает хладный сон». Вторая часть, самая драматическая, продолжает наметившееся в первой затухание возвышенных чувств вплоть до наступления пугающей, немой тишины:

Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты,
И я забыл твой голос нежный,
Твои небесные черты.
В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слёз, без жизни, без любви.

Реальное биографическое время здесь присутствует: порыв мятежный южной ссылки, михайловское тихое заточение. Но заметим, что и здесь оно поставлено в прямую зависимость от душевного состояния поэта, теряющего связь с «чудным мгновеньем», с «гением чистой красоты». Обратим внимание на строгую симметричность в движении чувства и в первой, и во второй части. И там и тут – от кульминации – к спаду: в первой – чудо встречи и постепенно гаснущая память о нём, во второй – взрыв мятежных бурь, разрушивших душевную гармонию, – и постепенное отмирание живых сердечных движений.

Третья часть – пробуждение от мучительного сна – построена иначе: движение в ней идёт не от кульминации к спаду, а от пробуждения к нарастанию душевного подъёма, стремительно восстанавливающего всё утраченное и достигающего в финале ликующего, мажорного торжества:

Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.

И сердце бьётся в упоенье,

И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слёзы, и любовь.

Композиция стихотворения, как мы убедились, очень музыкальна. Н. Н. Скатов связывает её «с совершенно особым типом музыкального мышления XIX века»: «оно заключает в себе не только романсность, но – симфонизм; это сложная трёхчастная соната, подлинно бетховенское произведение: момент развития могучего духа с борьбой двух начал и с разрешающим, торжествующим выходом в светлый победительный финал».

Грустное и нежное воспоминание, горестное сознание утраты и, наконец, торжественный взлет радости и восторга прекрасно воспроизвёл М. И. Глинка в музыке своего романса, написанной уже после смерти Пушкина и посвящённой дочери А. П. Керн. Но при этом, конечно, осталась за пределами музыкального выражения глубочайшая философичность пушкинского произведения, драматическая мистерия человеческого духа, завершающаяся торжеством Красоты, Правды и Добра.

Стихотворение «На холмах Грузии…» было написано Пушкиным в 1829 году, во время его путешествия в Арзрум. Поэт предпринял его в довольно трудную минуту своей жизни: возобновившиеся преследования властей, неудачное сватовство к Н. Н. Гончаровой, глубоко огорчившее влюблённого поэта. В. Ф. Вяземская, посылая это стихотворение в Сибирь М. Н. Волконской (Раевской), писала, что оно посвящено Пушкиным его невесте. В первой редакции, от которой поэт отказался, был намёк на постигшую его неудачу:

Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь
     И без надежд и без желаний.
Как пламень жертвенный, чиста моя любовь
     И нежность девственных мечтаний.

Во второй редакции стихотворения поэт убрал эти намёки. Ясно только, что речь идет о любви безответной, а может быть, и безнадёжной. Но тем чище и бескорыстнее она у Пушкина, потому что такая любовь ничего не ждёт и ничего не требует от любимой: