Пушкин, разделявший позицию Карамзина в польском вопросе, переживал эти события как личное испытание. В письме к дочери М. И. Кутузова Е. М. Хитрово от 9 декабря 1830 года он сообщал: «Какой год! Какие события! Известие о польском восстании меня совершенно потрясло». Вспоминали, что граф Комаровский, встретив тогда Пушкина на улице, спросил, почему у него такой расстроенный вид. – «Разве Вы не понимаете, что теперь время чуть ли не такое же грозное, как в 1812 году?» – ответил поэт. Он давно был убеждён, что «Европа, в отношении России, столь же невежественна, как и неблагодарна».
В письме к П. А. Вяземскому от 1 июня 1831 года Пушкин сказал: «Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная, наследственная распря; мы не можем судить её по впечатлениям европейским, каков бы ни был, впрочем, наш образ мыслей. Но для Европы нужны общие предметы внимания и пристрастия, нужны и для народов, и для правительств. Конечно, выгода почти всех правительств держаться в сем случае правила невмешательства, т. е. избегать в чужом пиру похмелия; но народы так и рвутся, так и лают. Того и гляди, навяжется на нас Европа».
В случае европейского вмешательства Пушкин даже готов идти в ополчение. 14 августа 1831 года он пишет П. А. Вяземскому: «…Наши дела польские идут, слава Богу: Варшава окружена, Крженецкий сменён нетерпеливыми патриотами. Дембинский, невзначай явившийся в Варшаву из Литвы, выбран в главнокомандующие. Крженецкого обвиняли мятежники в бездействии. Следственно они хотят сражения; следственно они будут разбиты, следственно интервенция Фрации опоздает… Если заварится общая Европейская война, то, право, буду сожалеть о своей женитьбе, разве жену возьму в торока[37]
».«Клеветникам России» Пушкин написал 16 августа 1831 года, за несколько дней до взятия русскими войсками Варшавы в годовщину Бородинского сражения 26 августа. Стихотворение это увидело свет в брошюре «На взятие Варшавы», в которой Пушкин поместил ещё одно, связанное с этими событиями, – «Бородинская годовщина».
Называя внутреннюю войну с Польшей «домашним старым спором», Пушкин надеялся на возможность восстановления братского союза славян между собою. Дружба с Адамом Мицкевичем убеждала Пушкина в том, что такой союз возможен. Однако опубликованные стихи привели к непримиримому разрыву. Мицкевич их Пушкину не простил.
Скептически отнёсся к иллюзиям Пушкина на этот счёт и его русский друг П. А. Вяземский, записавший в своём дневнике: «Что было причиной всей передряги? Одна, мы не сумели заставить поляков полюбить нашу власть… При первой войне, при первом движении в России Польша восстанет на нас или должно будет иметь русского часового при каждом поляке. Есть одно средство: бросить Царство Польское, как даём мы отпускную негодяю, которого ни держать у себя не можем, ни поставить в рекруты… Какая выгода России быть внутренней стражей Польши? Гораздо лучше при случае иметь её явным врагом».
22 сентября 1831 года, по следам первого знакомства со стихотворением Пушкина, ярый западник П. А. Вяземский заметил в злой досаде: «Народные витии, если удалось бы им как-нибудь проведать о стихах Пушкина и о возвышенности таланта его, могли бы отвечать ему коротко и ясно: мы ненавидим, или, лучше сказать, презираем вас, потому что в России поэту, как вы, не стыдно писать и печатать стихи, подобные вашим.
Мне так уж надоели эти географические фанфаронады наши: “От Перми до Тавриды” и проч. Что же тут хорошего, чем радоваться и чем хвастаться, что мы лежим врастяжку, что у нас от мысли до мысли пять тысяч вёрст, что физическая Россия – Федора, а нравственная – дура».
Как ни странно может показаться на первый взгляд, но «глубокую вкоренённость» этих пушкинских стихов почувствовал сразу же после их прочтения не Вяземский, а П. Я. Чаадаев. 18 сентября 1831 года, обращаясь к Пушкину, Чаадаев писал: «Я только что прочёл ваши два стихотворения. Друг мой, никогда ещё вы не доставляли мне столько удовольствия. Вот вы, наконец, и национальный поэт; вы, наконец, угадали своё призвание. Не могу достаточно выразить своё удовлетворение. Стихотворение к врагам России особенно замечательно; это я говорю вам. В нём больше мыслей, чем было высказано и осуществлено в течение целого века в этой стране. …Не все здесь одного со мною мнения, вы, конечно, не сомневаетесь в этом, но пусть говорят, что хотят, – а мы пойдём вперёд…»
Лирика Пушкина 1830-х годов
1830-е годы в творчестве Пушкина открывает «Элегия» («Безумных лет угасшее веселье…»), написанная в Болдине 8 сентября 1830 года: