Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1

     «О, царь! – примолвил тут мудрец, —
Хотя в ученье зрим мы многих благ причину,
     Но дерзкий ум находит в нём пучину
И свой погибельный конец,
     Лишь с разницею тою,
Что часто в гибель он других влечёт с собою».

Крылов не отрицает пользы наук и важности разума, но устанавливает для них пределы, нарушая которые, обожествивший себя разум сеет разрушение и смерть.

В своё время Н. С. Лесков в заметках «Боговедение баснописца» писал, что «при поминках Крылова по поводу истекшего столетия со дня его рождения появились “тёплые” и “горячо прочувствованные слова” во всех органах русской печати… Но, кроме того, Крылова надо было показать ещё в одном роде, в каком его не привыкли оценивать, а именно надо бы отметить его любопытное и прекрасное богопознание. По непонятной странности, у нас есть довольно много людей, которые знают наизусть большую оду Державина о Боге, а никто никогда не приводит, какое представление о Боге имел Крылов. А оно очень кратко и прекрасно. Крылов говорит:

Смирись, мой дух, в смиреньи многом,
     И свой не устремляй полет
     В пучины, коим меры нет,
Чтоб Бога знать, быть надо Богом,
     Но, чтоб любить и чтить Его,
     Довольно сердца одного».

В басне «Крестьянин и Лошадь» Крестьянин засевал овёс, а Лошадь молодая удивлялась его глупости: «Как поле целое изрыть, / Чтоб после рассорить / На нём овёс свой по-пустому? / Стравил бы он его иль мне, или гнедому». И как обобщение, звучат слова:

     Читатель! Верно, нет сомненья,
Что не одобришь ты конёва рассужденья;
Но с самой древности, в наш даже век,
     Не так ли дерзко человек
     О воле судит Провиденья,
     В безумной слепоте своей,
Не ведая его ни цели, ни путей?

В «Безбожниках» один народ, к стыду земных племён, «до того в сердцах ожесточился, что противу богов вооружился». Тогда на совете боги стали предлагать Юпитеру к вразумлению бунтующих явить хоть небольшое чудо: «или потоп, иль с трусом гром, или хоть каменным ударить в них дождём»:

     «Подождём, —
Юпитер рек, – а если не смирятся
И в буйстве прекоснят, бессмертных не боясь,
Они от дел своих казнятся».

Если разочарование в претензиях человеческого разума обратило сентименталистов и романтиков к глубинам человеческого сердца, то Крылова это же самое разочарование привело к «художественной мудрости» и одарённости своего родного народа, здравый смысл которого он стал ценить выше мнений и суждений всех «разумников» европейского Просвещения.

Именно потому в баснях Крылова, по сравнению с его сатирическими произведениями XVIII века, негодование исчезло, добродушная лукавая усмешка зазвучала в его обличительных речах. Православная душа народа, к которой он теперь обратился, призывала его к уступчивости, осторожности и мягкости. Если просветители крушили общественные институты, видя в них основное зло, искажающее «добрую природу человека», то Крылов трезво заметил теперь, что корни общественного зла скрываются глубже, в самом человеке, в повреждённой природе его. И самодовольный разум тоже не свободен от этой повреждённости. Потому для писателя гораздо важнее не обличать, а понять и показать эту слабость, это человеческое несовершенство.

Поэтика крыловской басни

Обращаясь к жанру басни, Крылов решительно видоизменил его. До Крылова басня понималась как нравоучительное произведение, прибегающее к аллегорической иллюстрации моральных истин. У предшественников Крылова ключевую роль в басне играли дидактические зачины и концовки. Они как бы восполняли недостаточность изображения действительности. «Картинка», иллюстрирующая моральную сентенцию, была условной и однолинейной, требующей дидактического пояснения. Крылов не слишком нуждается в таких зачинах и концовках: его рассказ живописует и создаёт яркую и живую картину действительности, которая не требует пояснения.

Крылов преодолевает свойственный классицизму рассудочный дидактизм. Он не «морализирует», а изображает, показывает, предоставляя читателю сделать самому вытекающий из рассказа вывод. Поэтому во многих баснях Крылова нравоучение отсутствует вообще («Волк на псарне», «Стрекоза и Муравей» «Лягушки, просящие Царя» и др.). Причём по мере утончения искусства баснописца от одного выпуска книги к другому число нравоучений последовательно уменьшается.