Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

Символично, что в разгаре своего рассказа о сокровенных христианских убеждениях на званом вечера в доме Епанчиных князь неверным жестом разбивает прекрасную китайскую вазу. Князь – человек. И как все люди, он не лишён свойственных их природе противоречий. Г. Б. Курляндская обращает внимание, что в сферу чистого нравственного служения он привносит личную заинтересованность. Своей личной любовью, своим предъявлением руки и сердца князь губит дело возрождения нравственно искалеченной женщины. В этом смысле князю противостоит его же швейцарский опыт по спасению Мари, обольщенной и покинутой девушки, презираемой всеми. Бескорыстная, христианская любовь князя и детей явилась для Мари источником радости и счастья.

«Трагическую вину» князя Мышкина иногда усматривают в том, что он «неожиданно» полюбил Аглаю и потому изменил своему намерению «спасать» Настасью Филипповну. Однако князь отдаётся любви к Аглае лишь тогда, когда он понял своё бессилие: «…она со мной погибнет, и потому оставляю её». При всей самоотверженности и нравственной безупречности князь Мышкин сам нуждается в поддержке, в понимании. Свет такого понимания он как раз и находит в Аглае, угадавшей в «бедном рыцаре» человека, способного «иметь идеал… поверить ему… слепо отдать ему свою жизнь».

Трагический финал романа доказывает лишь ту истину, что «христианин у Бога вечный ученик», что Достоевский коснулся в «Идиоте» самых отдалённых надежд человечества. Успех Достоевского на этом пути признал даже Салтыков-Щедрин, писатель из враждебного стана: «По глубине замысла, по ширине задач нравственного мира, разрабатываемых им, этот писатель стоит у нас совершенно особняком. Он не только признает законность тех интересов, которые волнуют современное общество, но даже идёт далее, вступает в область предведений и предчувствий, которые составляют цель не непосредственных, а отдалённейших исканий человечества. Укажем хотя на попытку изобразить тип человека, достигшего полного нравственного и духовного равновесия, положенную в основание романа “Идиот”, – и, конечно, этого будет достаточно, чтобы согласиться, что это такая задача, перед которою бледнеют всевозможные вопросы о женском труде, о распределении ценностей, о свободе мысли и т. п. Это, так сказать, конечная цель, в виду которой даже самые радикальные разрешения всех остальных вопросов, интересующих общество, кажутся лишь промежуточными станциями».

Спор с нигилизмом. «Бесы»

В 1867–68 годах Достоевский много думает об исторических судьбах Востока и Запада и об особой роли России, призванной, по его убеждению, нравственно воскресить духовно разлагающуюся Европу. Корни этого разложения Достоевский видит в искажении Западом основ христианской веры. Эти мысли он вкладывает в уста князя Мышкина на вечере у Епанчиных. Князь утверждает там, что католичество – вера не христианская, а потому она даже хуже атеизма. «Атеизм только проповедует нуль, а католицизм идёт дальше: он искажённого Христа проповедует, им же оболганного и поруганного, Христа противоположного! Он антихриста проповедует, клянусь вам, уверяю вас!» Вслед за И. В. Киреевским, А. С. Хомяковым и другими славянофилами, князь Мышкин упрекает католичество в обмирщении христианства: «Римский католицизм верует, что без всемирной государственной власти церковь не устоит на земле». А потому католицизм слишком большие упования связывает с земной властью – «мечом кесаря». «Папа захватил землю, земной престол и взял меч; с тех пор всё так и идёт, только к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство, играли самыми святыми, правдивыми, простодушными, пламенными чувствами народа, всё, всё променяли за деньги, за низкую земную власть. <…> У нас не веруют ещё только сословия исключительные, <…> корень потерявшие; а там, в Европе, уже страшные массы самого народа начинают не веровать». Мышкин говорит о преемственной связи социализма с католицизмом. «Ведь и социализм – порождение католичества и католической сущности! Он тоже, как и брат его атеизм, вышел из отчаяния, <…> чтобы заменить собою потерянную власть религии, чтобы утолить жажду духовную возжаждавшего человечества и спасти его не Христом, а тоже насилием! Это тоже свобода через насилие, это тоже объединение через меч и кровь!»