Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

Но как бы вопреки всем ужасам войны дневниковые записи Толстого дышат радостным чувством полноты жизни: «Какой славный дух у матросов! Как много выше они наших солдат! Солдатики мои тоже милы, и мне весело с ними… Постоянная прелесть опасности, наблюдения над солдатами, с которыми живу, моряками и самым образом войны так приятны, что мне не хочется уходить отсюда, тем более что хотелось бы быть при штурме, ежели он будет». «Боже! благодарю Тебя, за Твоё постоянное покровительство мне. Как верно ведёшь Ты меня к добру. И каким бы я был ничтожным созданием, ежели бы Ты оставил меня. Не остави меня, Боже! напутствуй мне и не для удовлетворения моих ничтожных стремлений, а для достижения вечной и великой, неведомой, но осознаваемой мной цели бытия».

Общаясь с солдатами и матросами в боевой обстановке, Толстой убеждается в том, что истинный патриотизм, глубокую любовь к родине следует искать не там, где он их искал, не в высших сферах, не у адъютантов и штабных офицеров, а в кругу простых людей, на плечи которых падает основная тяжесть войны. На Язоновском редуте укрепляется вера Толстого в духовные силы народа и совершается перелом во взглядах, аналогичный тому, какой переживут в ходе Отечественной войны 1812 года Пьер Безухов и Андрей Болконский – герои будущего романа-эпопеи «Война и мир».

После уроков апрельских дней 1855 года резко изменяется в дневниках и письмах Толстого круг его симпатий и антипатий. Появляется презрительное отношение к адъютантам, офицерам-аристократам: «был у адъютантов, которые невыносимо глупы»; «заехал к штабным, которые более и более мне становятся противны». Характерные в начале Крымской кампании честолюбивые мечты кажутся теперь Толстому эгоистичными. Начиная с апреля 1855 года, он с фанатическим упорством преследует в себе это чувство: «тщеславился перед офицерами», «был тщеславен с батарейными командирами», «тщеславился ужасно перед Столыпиным». Существенно изменяется его представление о храбрости: «Есть люди, по своей храбрости похожие на заводских жеребцов, которые ужасно страшны на выводке и коровы под седлом». Показная, офицерская храбрость вызывает теперь у Толстого ничем не прикрытое нравственное отвращение.

Глазами крестьянина (матроса и солдата) смотрит теперь молодой офицер на происходящие события и на военные планы верховного командования. Народный склад ума обнаруживается, например, в сатирических песнях, сочиненных тогда Толстым. В «Песне про сражение на речке Чёрной 4 августа 1855 года» с неподдельным юмором рассказывается об «искусстве» военного командования, составляющего на бумаге умозрительные «диспозиции»:

Долго думали, гадали,
Топографы всё писали
На большом листу.
Гладко вписано в бумаги,
Да забыли про овраги,
А по ним ходить…

Горький опыт Крымской кампании дал автору «Войны и мира» большой материал для обличения генералов-теоретиков (Вейротера, Пфуля и др.), «которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение её к практике…» С другой стороны, единение лучших людей из господ с простыми солдатами, пережитое самим Толстым на четвертом бастионе, способствовало утверждению в его творчестве «мысли народной».

«Севастопольские рассказы»

Испытав тяготы Севастопольской осады с июня 1854 года по апрель 1855 года, Толстой решил показать Крымскую войну в движении, в необратимых и трагических переменах. Возник замысел изображения «Севастополя в различных фазах», воплотившийся в трёх взаимосвязанных рассказах.

«Севастополь в декабре месяце» – ключевой очерк севастопольской трилогии Толстого. В нём формируется тот общенациональный взгляд на мир, с высоты которого освещаются дальнейшие этапы обороны. Рассказ напоминает диалог двух разных людей. Один – новичок, впервые вступающий на землю осажденного города. Другой – человек, умудрённый опытом. Первый – это и воображаемый автором читатель, ещё не искушённый, представляющий войну по официальным газетным описаниям. Второй – сам автор, который руководит нашим восприятием, учит «жить Севастополем».

Вначале он показывает «фурштатского солдатика, который ведёт поить какую-то гнедую тройку… так же спокойно, и самоуверенно, и равнодушно, как бы всё это происходило где-нибудь в Туле или в Саранске». Затем проявление этого неброского, народного в своих истоках героизма Толстой подмечает в лице этого офицера, который в безукоризненно белых перчатках проходит мимо, и в лице матроса, который курит, сидя на баррикаде, и в лицах рабочих, солдат, с носилками дожидающихся на крыльце бывшего Собрания, превращённого в госпиталь.