Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

В 1863 году Толстой завершил работу над повестью «Казаки», замысел которой возник у него ещё на Кавказе. В основе этой повести, как в пушкинских «Цыганах», – опровержение любимого Толстым Руссо, который питал иллюзию о возможности и благотворности возврата современного цивилизованного человека в естественное состояние. Эти иллюзии в какой-то мере разделял в юности и сам Толстой. В повести «Казаки» он с ними расстаётся. О возврате в «естественное состояние» мечтает Дмитрий Оленин. Всё здесь даётся сквозь призму сознания этого героя, над которым Толстой, безусловно, возвышается, окрашивая повествование лёгким авторским юмором.

Уже начало повести отсылает читателя к роману Пушкина «Евгений Онегин», герой которого живёт противоестественно, «утро в полночь обратя»:

Что ж мой Онегин? Полусонный
В постелю с бала едет он:
А Петербург неугомонный
Уж барабаном пробуждён.
Встаёт купец, идёт разносчик,
На биржу тянется извозчик,
С кувшином охтенка спешит,
Под ней снег утренний хрустит.

И у Толстого: «В окнах огней уже нет, и фонари потухли. От церквей разносятся звуки колоколов и, колыхаясь над спящим городом, поминают об утре. На улицах пусто. Редко где промесит узкими полозьями песок с снегом ночной извозчик и, перебравшись на другой угол, заснёт, дожидаясь седока. Пройдёт старушка в церковь, где уж, отражаясь на золотых окладах, красно и редко горят несимметрично расставленные восковые свечи. Рабочий народ уж поднимается после долгой зимней ночи и идёт на работы. А у господ ещё вечер».

Утро жизни простых людей совпадает с утром природы, с естественным течением мировой жизни. На этом фоне жизнь господ «противузаконна», она уже не удовлетворяет лучших людей из господского круга. Прямо с «вечера», затянувшегося в ресторане Шевалье до утра, уезжает на Кавказ Дмитрий Оленин.

Обращаясь в своей повести к традиционной в романтической литературе ситуации, Толстой изнутри перестраивает её. Оленин покидает Москву по своей воле. Он никем, в отличие от героев романтических поэм, не гоним. Его влечёт на Кавказ не жажда эгоистического утверждения личности, а нечто иное, прямо противоположное – жажда полнокровной жизни вместе с людьми.

Однако Оленин оказывается чуждым простым казакам не только как барин, но главным образом как христианин и человек цивилизованный. «Самое ужасное и самое сладкое в моём положении то, что я чувствую, что я понимаю её, а она никогда не поймёт меня, – думает Оленин о казачке Марьяне. – Она не поймёт не потому, что она ниже меня, напротив, она не должна понимать меня. Она счастлива; она, как природа, ровна, спокойна и сама в себе».

Для казака Лукашки, соперника Оленина, невнятна христианская доброта молодого юнкера. Когда Оленин дарит ему коня, Лукашка, конечно, рад этому подарку, но зачем он был сделан, казак «не мог понять и потому не испытывал ни малейшего чувства благодарности. Напротив, в голове его бродили неясные подозрения в дурных умыслах юнкера».

Символическим олицетворением природности казачьего мира является в повести дед Ерошка. Ему чужды мысли Оленина о душе и смысле жизни. Он живёт по законам, «которые положила природа солнцу, траве, зверю и дереву». Тот голос духовного «я», который руководит и движет поступками Оленина, совершенно ему чужд. Убить кабана и убить человека для Ерошки одинаково жалко и одинаково просто. «Отцу и сыну!..» – выстрел из фузеи, – и нет абрека, как нет кабана.

«Всё Бог сделал на радость человеку. Ни в чём греха нет. Хоть с зверя пример возьми. Он и в татарском камыше и в нашем живёт. Куда придёт, там и дом. Что Бог дал, то и лопает. А наши говорят, что за это будем сковороды лизать. Я так думаю, что всё одна фальшь, – прибавил он, помолчав. <…> У нас, отец мой, в Червлёной, войсковой старшина – кунак мне был. Молодец был, как и я, такой же. Убили его в Чечнях. Так он говорил, что это всё уставщики из своей головы выдумывают. Сдохнешь, говорит, трава вырастет на могилке, вот и всё. (Старик засмеялся.)»

Оленину-христианину не избавиться от раздумий о душе, не вернуться в «естественное состояние». «Его удерживало смутное сознание, что он не может жить вполне жизнью Ерошки и Лукашки, потому что у него есть другое счастие, – его удерживала мысль о том, что счастие состоит в самоотвержении».

В финале повести казачий мир равнодушно отвернулся от Оленина, покидающего станицу навсегда: «Оленин оглянулся. Дядя Ерошка разговаривал с Марьянкой, видимо, о своих делах, и ни старик, ни девка не смотрели на него».

На чьей же стороне в этой повести автор? Конечно, на стороне казачьего мира, живущего в единстве с природой, – считают многие знатоки творчества Толстого. Д. С. Мережковский так соблазнился яркими картинами природы и народа Кавказа, что назвал в своё время Толстого язычником, «ясновидцем плоти»[24]. Но ведь в действительности всё гораздо мудрее и сложнее.