Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

Толстой поэтизирует в «Войне и мире» народ как целостное духовное единство людей, основанное на прочных, вековых культурных традициях, и беспощадно обличает толпу, единство которой держится на агрессивных, индивидуалистических инстинктах. Человек, возглавляющий толпу, лишается у Толстого права считать себя героем. Величие человека определяется глубиною его связей с органической жизнью народа.

В романе-эпопее «Война и мир» Толстой даёт русскую формулу героического. Он создаёт два символических характера, между которыми располагаются в различной близости к тому или иному полюсу все остальные. На одном полюсе – тщеславный Наполеон, а на другом – по-народному мудрый Кутузов. Два эти героя представляют соответственно стихию эгоистического обособления («войну») и духовные ценности «мира», единения людей.

«Простая, скромная и потому истинно величественная фигура» Кутузова не укладывается «в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история». Толстой спорит здесь с распространенным в России и за рубежом культом выдающейся исторической личности. Этот культ в значительной степени опирался на учение немецкого философа Гегеля.

По Гегелю, ближайшими проводниками Мирового Разума, который определяет судьбы народов и государств, являются великие люди, которые первыми угадывают то, что дано понять только им и не дано понять людской массе. Великие люди у Гегеля всегда опережают своё время, а потому оказываются гениальными одиночками, вынужденными деспотически подчинять себе косное и инертное большинство.

Толстому чуждо гегелевское возвышение «великих личностей» и их освобождение от нравственного контроля и оценки. Толстой считает безобразным «признание величия, неизмеримого мерою хорошего и дурного». Именно в таком самодовольно-эгоистическом величии предстаёт перед читателями Наполеон.

Толстовская философия истории органически связана с русскими духовными традициями, рождёнными в глубинах не западной, католической и протестантской, а православной, христианской. Есть основания предполагать, что в процессе работы над «Войной и миром» Толстой находился под влиянием работ А. С. Хомякова. «Никто из русских, – говорил он, – не имел на меня, для моего духовного направления, такого влияния, как славянофилы, весь строй их мыслей, взгляд на народ».

Ещё 15 апреля 1857 года Толстой помечает в дневнике, что занят чтением «гордых и ловких» брошюр Хомякова, его полемикой с католиками. Толстой схватывает самую суть мировоззрения Хомякова – его учение о «соборности», перерастающее в «мысль народную» романа-эпопеи «Война и мир». В «Анне Карениной» Левин читает богословские сочинения Хомякова и поражается в них учением о Церкви. «Его поразила сначала мысль о том, что постижение божественных истин не дано человеку, но дано совокупности людей, соединённых любовью…»

У Толстого Провидение осеняет связанный любовью и верой русский народ. Вспомним молитву Наташи Ростовой в домашней церкви Разумовских перед вторжением в Москву полчищ Наполеона: «Миром – все вместе, без различий сословий, без вражды, а соединённые братской любовью – будем молиться, – думала Наташа».

У Толстого не исключительная личность, а народная жизнь в целом оказывается наиболее чутким организмом, откликающимся на скрытый смысл исторического движения. Божественное Провидение действует в истории только через верующий народ, связанный в единый организм христианской любовью. Народ в «Войне и мире» удерживается в этом соборном состоянии Силой более высокой, чем он сам. Толстой верен здесь духу русской пословицы: «Глас народа – глас Божий».

«Источник необычайной силы» и особой русской мудрости Кутузова Толстой видит в «том народном чувстве, которое он несёт в себе во всей чистоте и силе его». Перед Бородинским сражением как верный сын святой Руси он вместе с солдатами поклоняется чудотворной иконе Смоленской Богоматери, внимая словам дьячков: «Спаси от бед рабы Твоя, Богородице», и кланяется в землю, и прикладывается к народной святыне. В толпе ополченцев и солдат, перед ликом этой святыни, он такой же, как все. Не случайно лишь высшие чины обращают на него внимание, а «ополченцы и солдаты, не глядя на него», продолжают молиться. И когда звучат слова: «Яко вси по Бозе к Тебе прибегаем, яко Нерушимой Стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивает «выражение сознания торжественности наступающей минуты».

Для постижения не мнимых, а подлинных творческих сил истории, считает Толстой, нужно совершенно изменить предмет наблюдения: «оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами». Настоящая историческая личность должна обладать талантом отречения от личных, эгоистических желаний и страстей во имя самоотверженного проникновения в «дух народа», в промыслительный акт совершающихся через него событий.