Русская литература XVIII века. Петровская эпоха. Феофан Прокопович. Учебное пособие

Феофан задолго до Ломоносова и в этом «слове», используя синонимический ряд, вводит образ мира и тишины. Оппозиция «брань, война – мир, тишина» Феофаном обстоятельно комментируется: «Первее бо, всем вестно есть, како тягчайшая брань есть во пределех своего отечества, нежели во чуждих: внутрнний страх и боязнь, разбегаются и криются жители, престают купли, оскудевают мытнищи, отечества имением питается и богатеет супостат и ничего же не щадит, яко чуждаго, но и, кроме потребы и нужды своей, разграбляет и разоряет» (27). Феофан исследует причины, усугубившие тяжесть Северной войны для России, – «брань внутр земли»: война, ведущаяся на своей территории, война оборонительная, которая приносит несравнимо большие беды для отечества, нежели война на чужой территории. Более того, «внутрнняя брань не простая и не обычная»: «не сам бо токмо собою яряшеся супростат, но прицепишася к нему и полчища зменническия, и зло ко злу приложися» (27). Формула удвоенного зла определила пафос негодования оратора, с одной стороны, и подчеркнула значимость победы над врагом, с другой. Поступок Мазепы Феофан Прокопович сравнивает с ночным разбоем («брань нощная»): против России объединились «двоих противных стран оружия» (27).

Далее оратор обращается к Петру и его силе духа, крепости сердца, которое «не боится военных громов, не поколебается страхом, не унывает во злоключении» – «Крепко убо и недвижимо есть сердце твое!» (28).

«Свейскую брань» Феофан сопоставляет со второй «Пунской», когда римляне сражались с «Аннибалом». Сопоставив эти две войны (вновь использует историческую параллель), Феофан переходит к анализу собственно Полтавской битвы.

Панегирик полтавскому полю – не столько восхваление в духе жанра, сколько проявление искренних чувств, обусловленное поэтикой и риторикой того времени. Но пространство постепенно локализуется и сужается от грандиозного описания России до действительно поля битвы русских и «свейских» войск, а затем идёт реальное, действительное описание боя с историческими, правдивыми до мелочей подробностями. Феофан уже как историк «цепляется» за каждую известную ему реалию битвы.

Это в русской художественной литературе одна из первых батальных картин, описывающих битву и главного её героя – Петра I. Пётр находился в гуще сражения, проявляя личную храбрость в бою, что также нашло отражение во всех исторических, мемуарных и художественных произведениях, стало общим местом при описании Полтавского сражения. Но именно Феофан Прокопович впервые в ораторской прозе живописует батальные сцены, в центре которых изображён Петр и как полководец, и как воин: «…страшный и славный позор!..посреде острия мечов, посреде огненных градов, посреде многотысящных всюду летающих и свирепеющих смертей, ни смерть, ни язва не приближися к тебе…» (I, 37). Далее следует знаменитый пассаж о «железном желюде» (т. е пуле), пробившем «шлем» Петра, но не повредившем венценосной головы. Действительно, не только шляпа, но и седло, на котором восседал царь, были прострелены. Феофан Прокопович и этот факт обыгрывает в «слове», противопоставляя мужество Петра бегству из-под Полтавы Карла XII. На риторический вопрос: «Ныне же что сотворися?» – Феофан отвечает восторженно: «Да слышат грады, и страны, и царствия, да слышит и удивляется весь мир!» (32). А на вопросы: «Кое се наше блаженство? Кое благополучие?» – оратор в духе поэтики древнерусской литературы отвечает формулой: «Напоиша землю нашу врази кровию своею, иже пришли бяху пити кровь ея; отяготеша трупием своим, иже мышляху отяготити ю игом своим; повергоша себе под ноги нам, иже на выя наша наступати готовляхуся» (33). Здесь несомненно влияние на Феофана «Слова о полку Игореве» через жанр-посредник – воинскую повесть (хотя, безусловно, самого «Слова» Феофан знать не мог).