Русская литература XVIII века. Петровская эпоха. Феофан Прокопович. Учебное пособие

В «Слове о власти и чести царской» первенствующий член Синода заявляет жёстко: духовенство, как и чиновники, пребывает на службе у царя. Феофан Прокопович утверждает, что «и пастырие, и учитилие, и просто вси духовнии имеют собственное свое дело, еже быти служители Божиими, и строители тайн его, обаче и повелению властей державных покорены суть» (88). Светская власть в лице Петра I и духовная власть в лице Феофана Прокоповича объединяются для непосредственного оформления своих идей в качестве законодательного акта при создании «Духовного регламента» (1722). Идея подчинения церкви и духовенства светскому государству «способствовала высвобождению не только государства, но и всей общественной и умственной жизни России, прежде всего науки, литературы, искусства, из-под опеки духовенства»[421]. В сочинении «Розыск исторический…» (1721) Феофан Прокопович и юридически, и исторически обосновывает верховенство светской власти, царя. Духовенство – такие же подданные государя, как и все. «Государь, власть высочайшая, – заявляет он, – есть надсмотритель совершенный, крайний, верховный и вседействительный, то есть имущий силу и повеления, и крайнего суда, и наказания над всеми себе подданными чинами и властьми, как мирскими, так и духовными»[422].

Уже в заглавии «Слова о власти и чести царской» сказано, что эти власть и честь учинены в мире от самого Бога (76), «власть мирская» «от бога устроена и мечем вооружена есть и яко противитися оной есть грех на самого Бога…» (77). Феофан отказывается от намерения «земного царя сравнити небесному» (76). Споря с иудеями, Феофан говорит, что нужно рассуждать не о равенстве этих властей, но как о примере, поэтому нельзя воздавать честь царю, как Богу, надо знать христианское учение о властях мирских. Выстраивая логику доказательности «слова», оратор, прежде всего, рассуждает о свободе. Критики монархии и вообще власти, ссылаясь на учение Христа, говорят о свободе: «Свободил есть нас Христос крестом своим от греха, смерти и диавола Не быти нам под законом, но под благодатию Свободил же нас Христос и от обрядовых законоположений. А от послушания заповедей Божиих и от покорения властем предержащим должнаго не подал нам Христос свободы» (79). Некие мудрецы – и древние «продерзатели», и «нынешние» «мисанфропи, си есть человеконенавидцы» – «всяку власть мирскую не точию не за дело Божие имеют, но и в мерзость вменяют» (79–80). «О изрядныи богословцы, – едко иронизирует оратор, – видите, в каковую мерзость погрязнем, аще вам последуем! Стойте же и силу господню зрите!» (80). Свободу вне христова учения Феофан порицает, ссылаясь на слова самого Христа: «Яко еже есть высоко в человецех, мерзость пред Богом» (не единожды повторяется в слове эта мысль). Каждый желающий счастья себе и отечеству, по Феофану Прокоповичу, обязан «власть мирскую» уважать со «смирением истинным» (80).

Далее оратор доказывает природное, естественное происхождение самодержавия. «Власть верховная от самаго естества начало и вину приемлет» (82), – утверждает Феофан Прокопович; становление её связано с договором, посредством которого народ передаёт свою волю, как бы отрекаясь от неё, одному лицу – монарху. Как церковный иерарх, он тут же добавляет о «смотрении божием»: «Власть высокая от Бога есть» (90). Эта мысль постоянно повторяется в речах Феофана Прокоповича.

Цепь доказательств начинается с обращения к естественному закону: «Таковые законы суть в сердцы всякаго человека: любити и боятися Бога, храните свое житие, желати неоскудевающаго наследия роду человеческому, не творити другому, еще себе не хощещи, почитати отца и матерь. Таковых же законов и учитель и свидетель есть совесть наша» (81). Написанное на сердце, согласованное с совестью и будет являться законным, поэтому, заключает Феофан Прокопович, в число естественных законов попадает власть предержащая в народах – «и се всех законов главизна» (82). Державная же власть – «страж, и защитник, и сильный поборник закона» (82). Народ без власти «описуем… сею притчею: ни царя, ни закона» (82). Люди, «безопасно под таковыми стражами пребывающе», должны знать, «как не добро без власти» (82).