Русская нарезка

Ежиков, под аккомпанемент холода, вони, нестерпимых звуков, слюнотечения и тяжести, дышал, потом встал, сунув ноги в мокрые тапки, доплёлся к окну, взял с подоконника набор линеек и циркуль, перенёс и положил их на стол. Он снял прозрачную, запылившую себя, с трещиной, едва ощу­тимо пахнущую потом и мокрым стеклом, лёгкую пластмас­совую крышечку, поколупал её ногтем большого пальца ле­вой руки, отложил в сторону и прислушался. Сверху доноси­лась "тихая ночь", слева — шаги, откуда-то — сморкание, плеск воды, позвякивание ложечки о стенки чашки, скрип и стук двери, шарканье, свист, приглушённые голоса, смех, ржач, хохот, хихиканье, скрипы кроватей, гогочущий и взлаивающий смех, ёрзанье, гнилой смех, наркоманский смех, бухой ржач, скороговорка с подсмеиваньем, женский кашель, мужское покашливанье, стук в соседние двери, и ведро смеха, смехи без конца. Ежиков сожбяцыл то напряже­ние духа, которое требовалось ему, чтобы вынести это. За окном пролетел военный вертолёт. Ёжиков подвинул коро­бочку с циркулем ближе краю стола, подцепил и вытащил циркуль. Свежий, только чистым металлом пахнущий, едва ощутимо солёный на вкус, циркуль тепло заблестел в элек­трическом свете сразу в оба глаза Ёжикову. Ёжиков широко развёл ножки циркуля, затем вновь их свёл и отложил цир­куль налево. Сама эта хренотень за что держать и чресла циркуля были мягкого беззащитного аквамаринового цвета пластмассовые. Этот цвет мостил интересный интервал к имитирующей дерево поверхности стола... Поколупав не­много ногтем поркое рыло, Ёжиков заметил, что три малень­ких металлических колёсика, жбяцывшие себя на крохотных винтиках, удерживающие и прижимавшие к собственно крепким ногам циркуля более мелкие, вроде голеностопов и щиколоток, части ног, были другого металла, другого цвета, чем остальное металлическое в циркуле. Заинтересовавшись этими маленькими колёсиками, Яков Ежиков снова взял в руки циркуль и ближе поднёс его к лицу, рассматривая ма­ленькие колёсики, которые были ещё и гаечки, навинчиваясь на совсем уже крохотные овцые винтики. Ежиков крякнул, затем большим и безымянным пальцами правой руки на по­ловину оборота ослабил то колёсико, что навертелось на винтик пронзивший более короткую и, как показалось Ёжи- кову, левую ножку циркуля. Колёсико повернулось легко, и сразу стала шататься и подёргиваться удерживаемая им де­талька, на одном конце завершающая себя острой иглою, на другом же несущая нечто вроде пинцета, в который, вероят­но, полагалось зажимать посредством другого колёсика с винтиком кусок серого грифеля, находящийся, возможно, в малюсенькой чёрной цилиндрической пластмассовой коро­бочке или футлярчике. Бросив вольный взгляд на этот фут­лярчик, Ёжиков решил, что займётся им позднее, и вернулся к первоначально затронутому им колёсику. Ёжиков ещё на пару оборотов ослабил колёсико, что дало ему новую воз­можность свободно поворачивать удерживаемую колёсиком деталь, и повернул этот голеностоп таким образом, что левая нога циркуля заканчивалась теперь не иглой, но подобием пинцета. Удовлетворённо хмыкнув, даже чуть приподхрюк- нув, Ёжиков туго завертел колёсико, зафиксировав до пол­ной неподвижности подобную голеностопу деталь, и ласко­во погладил острым выступом мягкой подушечки среднего пальца правой руки те маленькие зубчики, которыми было покрыто колёсико. Два другие колёсика, отметил не без лёг­кого содрогания Ёжиков, также были с крошечными зубчи­ками. Отодвинув от глаз циркуль, Ёжиков удивился, насколь­ко теперь, с пинцетом на месте иглы, циркуль выглядел дис­гармонично, надорванно, инвалиду войны подобно, одушев­лённо, динамично, напряжённо, драматично, нервно, выра­зительно, неуклюже. Два шурупчика, что удерживали метал­лические ноги в пластмассовых чреслах, будто два глаза, так и вытаращились на Ёжикова; покачав головой, Яков вернулся к колёсику. Более тёплого, матового металла, чем нога, колё- сико не сверкало резко, а спокойно поблёскивало, будто ма­ленькое уютное закатное осеннее солнышко. Колёсико спо­койно и прочно держалось на винтике. Ёжиков прислушал­ся. За несколько минут стало как будто тише, но он знал, что тишина эта обманчива и в любой момент может взорваться очередным каскадом дух выматывающих, бессмысленных, неумолимых звуков, поэтому Ёжиков, сохраняя ухмылку на лице, сидел спокойно.