Русская нарезка

«Для него уже всё кончено» — сказал мне на третий день. Искренние глаза. Я подумала что у него сейчас красивое ли­цо. Мой муж лежал со слегка вывернутой на ставшей чуть длиннее небритой шее усталой маленькой головой на высо­кой подушке, выпустив из-под лёгкого одеяла руки, и видела, как изменились его руки. Раньше источали тепло. Как два полюса тепла. Теперь они стали плоскими, условными, состарились. Он весь как тень себя. На внешних ладоней от­крылись царапинки язвочки кожа рук огрубела, красной раз­ных оттенков, сухой, с кровью в маленьких разломах, сквозь неё не были уже видны его красивые голубые вены. Поте­рянный, маленький, исхудавший. У изголовья, на стуле, скре­стив ноги, в чистых носках, сидел довольный, лоснящийся, с крепким лицом, полифонический мотылёк

Он был как-то связан с кофе. но его не было Мне не хотелось есть и спать, мне даже казалось, что я за­ставляю себя дышать. Я перестала чувствовать холод и тепло. И я не чувствовала жалости. не избегала его взгляда, но и не искала его. Он дышал медленно и тяжело, грудью, грудь его двигалась, и глаза, и больше ничего, так он и жил. Разве он страдал? Разве не тем он был, кем ему всегда хотелось быть? Он лёг, найдя в конце своей жизни укрытие и тень.

Обмывал. обтирал ему лицо салфеткой. стриг ногти. держал его за руку, как любимую девушку. издалека это бы­ло смешно тем более отросли длинные волосы. вскоре практически исключена из последовательностей дневных ухаживаний. только ночью я оставалась с ним. У. появи­лась комната в нашем доме своя ванная и туалет не нужные мотылькам корректировал возраст чтобы казаться чем-то вроде нашего но потом — когда увидел у меня стопку воз­вращённых писем сыну — перестал, но заметно менять внешность каждый день.

Спал два раза в сутки по три или четыре часа. 1974. Ус­пешный борьбы запахом пролежни с другой стороны в том году он кажется не сказал ни слова. Когда мы вкладывали в руки блокнот и карандаш, отказывался писать. Пытался по­догревать мой интерес к живописи новостями. карьери­сты. на оппозиции к дряхлеющей системе пытались сде­лать себе имя. телевизионные репортажи. последние дни во Вьетнаме. всем лицом впитывал картинку. рельеф ли­ца, неподвижный, выразительный, прекрасно сочетался с ди­намикой телевизионных бликов. его молчание лучший фон для голосов из телевизора полюбила телевизор соеди­нял наше молчание. чуть пошевелил губами и я потянув­шись дала ему пить. Он привык днём спать при звуке рабо­тающего телевизора или радио. Я вставала с горячей посте­ли, медленно шла вниз и находила какое-нибудь занятие смотрела в окно или рассматривала коллекцию рисунков эм­брионов которую собирал долгие годы. В нашем доме не стало тишины звуки с улицы проникали его насквозь. мне казалось что он должен сейчас прикоснуться ко мне но он отступал и садился в кресло оставляя мне странное чувство будто к чему-то подталкивает меня. он был сама невин­ность, легко выдерживал самый долгий мой взгляд. мне приходилось постоянно напоминать себе, что он не.

Начал смеяться раньше чем говорить. Помню его первый смех в болезни глупый овечий не смех а блеяние нелепый неуместный

Я хотела встретиться с ним в городе, чтобы он не видел того, что происходит у нас в доме. Но он всё-таки явился к нам на порог. Только внизу, не больше пятнадцати минут, но того, что он слышал, было достаточно. Уговаривал меня всё бросить и уехать, говорил будет легко. Даже что не может меня узнать. Будто нуждалась вроде спасения. Но лишь форма вежливости. Приезжал не ко мне. Обменялись адре­сами.

Плакала, била его, но ничего не помогало. Пыталась спать в другой комнате, но он кричал громко, очень громко, да я и не могла оставить его, совсем беспомощным, одного. Иногда ловила себя на мысли о его смерти, но никогда всерьёз. Это просто было за пределами моих мыслей. Это нужно было просто перетерпеть. По голосу я бы сказала что он стал овощем но глаза живые знала что содержание его взгляда снова одержит верх. И всё-таки две ночи я провела в гости­нице. Не две ночи подряд. Первую под его присмотром. На вторую ночь, месяц или два спустя, я его просто бросила, и это ему помогло. На следующий день он произнёс две фра­зы. потом через неделю его будто прорвало начал общать­ся с нами рассказывать что чувствует. я не плакала от об­легчения но мне действительно стало гораздо легче когда вернулась речь.

Воздух в нашем доме совсем испорчен. Снаружи живой и свежий. Открывала окно и чувствовала как вливается в нашу грязь. Потом затхлость поглощала свежесть, опять нечем дышать. уборка и проветривание потеряли силу.