Русская поэзия XIX века. Том 2

На соборе на Констанцском
Богословы заседали;
Осудив Йогана Гуса,
Казнь ему изобретали.

В длинной речи доктор черный,

Перебрав все истязанья,
Предлагал ему соборно
Присудить колесованье,

Сердце, зла источник, кинуть

На съеденье псам поганым,
А язык, как зла орудье,
Дать склевать нечистым вранам;

Самый труп — предать сожженью,

Наперед прокляв трикраты,
И на все четыре ветра
Бросить прах его проклятый…

Так, по пунктам, на цитатах,

На соборных уложеньях,
Приговор свой доктор черный
Строил в твердых заключеньях;

И, дивясь, как все он взвесил

В беспристрастном приговоре,
Восклицали: «Bene, bene!»[72] —
Люди, опытные в споре;

Каждый чувствовал, что смута

Многих лет к концу приходит
И что доктор из сомнений
Их, как из лесу, выводит…

И не чаяли, что тут же

Ждет еще их испытанье…
И соблазн великий вышел!
Так гласит повествованье:

Был при кесаре в тот вечер

Пажик розовый, кудрявый;
В речи доктора не много
Он нашел себе забавы;

Он глядел, как мрак густеет

По готическим карнизам;
Как скользят лучи заката
Вкруг по мантиям и ризам;

Как рисуются на мраке,

Красным светом облитые,
Ус задорный, череп голый,
Лица добрые и злые…

Вдруг в открытое окошко

Он взглянул и — оживился;
За пажом невольно кесарь
Поглядел, развеселился;

За владыкой — ряд за рядом,

Словно нива от дыханья
Ветерка, оборотилось
Тихо к саду все собранье:

Грозный сонм князей имперских,

Из Сорбонны депутаты,
Трирский, Люттихский епископ,
Кардиналы и прелаты,

Оглянулся даже папа!

И суровый лик дотоле
Мягкой, старческой улыбкой
Озарился поневоле;

Сам оратор, доктор черный,

Начал путаться, сбиваться,
Вдруг умолкнул и в окошко
Стал глядеть и — улыбаться!

И чего ж они так смотрят?

Что могло привлечь их взоры?
Разве небо голубое?
Или розовые горы?

Но — они таят дыханье

И, отдавшись сладким грезам,
Точно следуют душою
За искусным виртуозом…

Дело в том, что в это время

Вдруг запел в кусту сирени
Соловей пред темным замком,
Вечер празднуя весенний;

Он запел — и каждый вспомнил

Соловья такого ж точно,
Кто в Неаполе, кто в Праге,
Кто над Рейном, в час урочный,

Кто — таинственную маску,

Блеск луны и блеск залива,
Кто — трактиров швабских Гебу,
Разливательницу пива…

Словом — всем пришли на память

Золотые сердца годы,
Золотые грезы счастья,
Золотые дни свободы…

И — история не знает,

Сколько длилося молчанье,
И в каких странах витали
Души черного собранья…

Был в собранье этом старец:

Из пустыни вызван папой
И почтен за строгость жизни
Кардинальской, красной шляпой, —

Вспомнил он, как там, в пустыне,

Мир природы, птичек пенье
Укрепляли в сердце силу
Примиренья и прощенья;

И как шепот раздается

По пустой, огромной зале,
Так в душе его два слова:
«Жалко Гуса» — прозвучали;

Машинально, безотчетно

Поднялся он — и, объятья
Всем присущим открывая,
Со слезами молвил: «Братья!»

Но, как будто перепуган

Звуком собственного слова,
Костылем ударил об пол
И упал на место снова;

«Пробудитесь! — возопил он,

Бледный, ужасом объятый. —
Дьявол, дьявол обошел нас!
Это глас его проклятый!..

Каюсь вам, отцы святые!

Льстивой песнью обаянный,
Позабыл я пребыванье
На молитве неустанной —

И вошел в меня нечистый!

К вам простер мои объятья,
Из меня хотел воскликнуть:
«Гус невинен». Горе, братья!..»

Ужаснулося собранье,

Встало с мест своих, и хором
«Да воскреснет бог» запело
Духовенство всем собором, —

И, очистив дух от беса

Покаяньем и проклятьем,
Все упали на колени
Пред серебряным распятьем —

И, восстав, Йогана Гуса,

Церкви божьей во спасенье,
В назиданье христианам,
Осудили — на сожженье…

Так святая ревность к вере

Победила ковы ада!
От соборного проклятья
Дьявол вылетел из сада,

И над озером Констанцским,

В виде огненного змея,
Пролетел он над землею,
В лютой злобе искры сея.

Это видели: три стража,

Две монахини-старушки
И один констанцский ратман^{148},Возвращавшийся с пирушки.