Русская поэзия за 30 лет (1956-1989)

Трудно ответить на вопрос "кто сумасшедший?". Еще труднее — найти выход из мира монстров, предателей, "старателей", знающих, что "молчание — золото". Всё живое обречено в этом мире вести "необъявленную войну", если оно действительно живое:

По детдомам, как по штрафбатам,

Что ни сделаем, всё — вина.

Под запрятанным шла штандартом

Необъявленная война!

И те, кто "похоронены где-то под Нарвой", и те, кто видит, как но¬чью "бронзовый генералиссимус шутовскую ведет процессию", тоже обречены, и выход из этой лжи и крови видится Галичу один:

Только есть на земле Миссолонги,

Где достанется мне умереть!

Так и умер Александр Аркадьевич Галич, как Байрон до последнего мига не забывший "о несносной своей правоте". Внутреннюю свобо¬ду, выбранную свободу, надо проявить в действии. Чтобы Миссолон¬ги стали подтверждением твоего права судить эпоху.

И все так же, не проще

Время пробует нас:

Смеешь выйти на площадь?

Можешь выйти на площадь

В тот назначенный час?

Где стоят по квадрату

В ожиданье полки

От Синода к Сенату

Как четыре строки!

2.

А может быть, вовсе и не зал суда — а пивная, шалман, кабак…

За несколько дней до смерти Галича вышла вторая его книга стихов.

Открывается она песней, которая стала классической ещё до книжки, сразу после первого исполнения ее в 74 году. Эта песня — "Когда я вернусь" и дала название книге.

В этой книге впервые публикуется миниатюрная поэма «Письмо в семнадцатый век», где на тесном пространстве в сотню строк соседствуют глубочайший лиризм и хлёсткая памфлетность. Двадцатый век с его пошлыми "светилами из светил" и семнадцатый, в котором поэт ви¬дит свою Прекрасную Даму — девушку с картины Вермеера. Причудливое переплетение времён, и сплетение того реального мира, в котором обита¬тели "государственных дач" страшны сво¬ей неистребимой пошлостью, с миром красоты, условно отнесенным автором на триста лет назад…

Я славлю упавшее в землю зерно,

И мудрость огня,

За всё, что мне скрыть от людей не дано,

Простите меня!

А есть ли что-нибудь страшнее, чем стыд за свой век и свою страну?

Поэмы Галича — философские. "Поэма о бегунах на длинные дистанции " (она же поэма о Сталине), что она по жанру? Мистерия? Фарс? Памфлет? Историософские стихи? Бытовые новеллы? Лирика? Сатира? Все вместе! Летят в тартара¬ры все единства, начиная с единства приема.

То же можно сказать и о поэме "Кадиш", посвященной легендарному польскому педагогу и писателю Янушу Корчаку. При всем диапазоне, от лирических пронзительных песен ("Когда я снова стану маленьким") и до притчи (о князе, захотевшем закра¬сить грязь), от иронического и жуткого блюза и до новеллистическо¬го повествования, вся поэма содержит тот нравственно-философский заряд, который заставляет читателя и слушателя воспринимать ее как лирико-философское произведение, в котором фрагмент за фрагментом в последнюю ночь проходит перед героем вся его жизнь.

Такой же монтаж кинокадров, перебрасывающий нас от Себастьяна Баха в московскую коммуналку и обратно к Баху, и стихи "Еще раз о чёрте" — с их антифау¬стовским фарсом, и наконец, кафкианский жуткий фарс "Новогодней фантасмагории", где страшным контрастом миру сегодняшних московских квартир возникает белый Христос — который "не пришел, а ушел в Петроградскую зимнюю ночь" (полемика с Блоком) — Галич совершил невозможное, немыслимое: соединил воедино "песенку" и философскую поэзию, гитару и моли¬тву, жаргон и язык пророков.

Вся вторая книга, от цикла "Серебряный бор" до цикла "Дикий За¬пад" — история жизни поэта. Словно биографическая поэма с множес¬твом отступлений. Они называются "Упражнения для левой и правой руки" — это корот¬кие стихи, лирико-сатирические миниатюры, они порой и эпиграфы.

Когда после строк "Промотали мы свое прометейство, проворо¬нили свое первородство" канареечка жалобно свистит бессловес¬ный гимн бессловесного государства, а затем идет "Песня об отчем доме", становится ясна связь интермедий с основными песнями цикла.

Персонаж, именуемый тут "некто с пустым лицом", узурпировал право определять, кто в стране сын, а кто — пасынок. Для Галича же этот "нек¬то" представляет страну

не больше, чем вышеуказанная канареечка.

Логически завершает книгу поэма "Вечерние прогулки". Вот она-то и открывает нам, что мы сидим в кабаке.

И становится понятно, что творчество Галича в целом напоминает "опе¬ру нищих", жанр поэзии, родившийся в начале восемнадцатого века вместе с музыкальной комедией Джона Гея, так и называвшейся.

Полифоническая поэма, состоящая из монологов разных людей. Собравшиеся в таверне бродяги, разные фигуры с разных уровней социального дна, в песен¬ках, куплетах, монологах спорят, исповедуются, хвастаются…

Поэмы этого жанра, сохраняя традицию, писали после Гея Роберт Бёрнс, Эдуард Багрицкий, переделывая Бёрнса, Бертольд Брехт и Вацлав Гавел.