Русская поэзия за 30 лет (1956-1989)

В любой трагедии есть какое-то ощущение выхода. Пусть не для героев — для зрителя и читателя. Само созерцание трагедии дает нечто зрителю — в силу ли сравнения грандиозных чувств на сцене со своими, в силу ли чего другого неведомого, но то, что Аристотель назвал катарсисом безусловно существует. Так по законам парадоксов — а по ним вся наша психика построена — безнадежность приносит надежду.

Так было отвеку… Но вот какой отклик вызывают такие стихи?

Не выплыву, не доплыву.

На облаках, как наяву,

роняют чайки плач в Неву,

и этот сизый хрип,

и эти капельки свинца,

где нет ни смерти, ни конца,

где целят в бедные сердца,

но не достанут их.

Это ощущение трагедии, лишенной даже естественного трагического финала. Когда даже смерть — и та уже не существует.

В стихах Натальи Горбаневской речь идет о времени, отнявшем даже право на "нормальную" гибель. В стихах из сборника "Три тетради" — доминирующий образ — зеленая вода, непрозрачная вода. Она колышется, но она мертвая. Вода Леты. Она за пределами всего, даже за пределами небытия. И только есть голос, уже переставший страдать, поскольку страдание ведь тоже жизнь!

А тут — и смерть уже за спиной. Природа тоже запредельна, как всё в этой черно-зеленой акварели:

Заря звезды висит, как будто в петлю

продела голову, кровавы дерева,

но первая роса по-прежнему права,

но лик земли с заоблачностью сцеплен.

Или

Сон — это сонная, вязкая река,

где в водорослях вёсла не лёгки и не звонки,

Или еще

На воде, все равно что нигде

Главная пружина, главный конфликт всех этих стихов, звучащих в мире, где и безнадежность сама потеряна: «Сожалею, значит — живу, там, где и воспоминания о существовании быть не может.»1'

Зеленый омут — это время. То, которого уже нет. Словно эти стихи о послеапокалиптических временах. И сквозь воду, или звездную муть виден "ангел огненный, ангел с мечом, с автоматом" Вот примета мира, в котором мы живем. Ангел сторожит ворота Рая… И здесь поэт — "соловей, ударенный под вздох" — задает себе вопрос:

Что там за дверью, в глубине в душе,

Где даже пятна света не ложатся?

За всеми пределами живо только одно: любовь.

Пока она есть — даже в этой немыслимой запредельности можно если не всплыть, то — уплыть. В себя… Но и любовь тут — скорее уход от любви, чем она сама.

Всё. С концами. Не в этой жизни

островной

повстречаешься въяве и вживе

ты со мной,

только парус кружит и пружинит

над волной

Ахерона.

Вот и назван Ахерон. Мы уже ждали его, как Стикс и как Лету… Но каков же мир видимый, "реальный"?

Или точнее — что было толчком для создания этих запредельных картин? На это ответ — одно стихотворение, выключенное из той системы образов, о которой до сих пор шла речь

Оно в некотором смысле и есть ключ к расшифровке того мертвого мира, в котором бьется под толщей зеленой воды живая любовь:

Это я не спасла ни Варшаву тогда и ни Прагу потом,

это я, это я, и вине моей нет искупленья,

будет наглухо заперт и проклят да будет мой дом,

дом зла, дом греха, дом обмана и дом преступленья.

И, прикована вечной незримою цепью к нему,

я усладу найду и отраду найду в этом страшном дому,

в закопченном углу, где темно, и пьяно, и убого,

где живет мой народ без вины и без Господа Бога.

Душа — кольцо парашюта, последняя надежда, но он никак не раскрывается… И любовь тоже не спасти, а потому –

Я сама

никому не отправлю письма,

никому

не пошлю телеграмму во тьму.

Времени давно не существует. Мир уже прошел через Армагеддон.

Если от ранних стихов Горбаневской оставалось впечатление, что мир пространственный как пол и потолок в комнате — сжался, превратился в точку, то теперь — в точку сжалось и время. А старинная любовь, что влечет на дно, существует только вне среды… Вне мира.

Неправомерно было бы образы, несущие духовную волну этих строк, называть пейзажем. Пейзажа у Горбаневской не бывает. Это только тени деревьев или звёзд, только тени потусторонних рек, текущие в ритмах античного гекзаметра… Поэтому тютчевское "мысль изреченная есть ложь" — для Горбаневской априорно и бесспорно определяет все возможные способы выражения.

И тут возникает пушкинский вопрос: "Куда ж нам плыть?" В детство? Против течения времени? А почему бы и нет, ведь время уже не течет…

О время, время, поверни порядок,

связующее раздели звено,

о время!.. Но безмолвствует оно,

в убежище колдунчиков и пряток

нам никому вернуться не дано.

Единственное направление "куда нам плыть" — горизонт. Но ведь и его не существует!

Невозвратность — вот лейтмотив книги "Перелетая снежную границу" Ни поэт, ни покинутая страна не могут встретиться. Пути разошлись: возврата в прошлое нет, а пространственная встреча — обман, ибо это не встреча — всё другое и все другие.

Только ты неизменна, измена.

……

P.S. (2010 г.) Наталья Горбаневская живёт в Париже. Пишет. И мне кажется, сегодняшние её стихи — не повёрнуты в прошлое, в них больше печали, и значит, нет безнадёжности.

29. ВЗЛЕТ НА ЕДИНОМ КРЫЛЕ (Юнна Мориц)

— Как зуб, прорезалось крыло,

Торчит, молочное, из мякоти.