Русская повесть начала ХХ века. Жанрово-типологический аспект

Об отношении Новикова к смерти Сергея Петровича повествователь умалчивает, но его реакция вполне предсказуема: нетрудно представить себе, как он в кругу товарищей в очередной раз смеётся над Ницше, который «так любил сильных, а делался проповедником для нищих духом и слабых» [с. 238]. Со своей стороны, повествователь всячески пытается сохранить объективную позицию, избегая давать какие-либо оценки поступку героя. И только Сергей Петрович воспринимает свою смерть как победу «смелого духа над слепой и деспотичной материей»: «Пусть сгибаются те, кто хочет, а он ломает свою железную клетку. И жалкий, тупой и несчастный человек, в эту минуту он поднимается выше гениев, королей и гор, выше всего, что существует высокого на земле, потому что в нём побеждает самое чистое и прекрасное в мире – смелое, свободное и бессмертное человеческое я! Его не могут победить тёмные силы природы, оно господствует над жизнью и смертью – смелое, свободное и бессмертное я!» [с. 250–251].

Что касается авторской позиции в повести, то о ней можно судить, исходя из особенностей развития лирического сюжета, отразившихся прежде всего в стиле повествования, сочетающем в себе как нейтральную эпическую манеру изложения, так и экспрессивную, лирическую. Наибольшей экспрессией отличаются фрагменты с описанием возникающих в сознании героя видений «человека, который называется Сергеем Петровичем и для которого закрыто всё, что делает жизнь счастливою и горькою, но глубокой, человеческой…» (гл. 3, 4). Постоянные ссылки на психологическую точку зрения персонажа делают их откровенно субъективными, а повышенная экспрессивность свидетельствует о стремлении к открытому выражению авторского отношения к изображаемому.

Сгущённо экспрессивную манеру повествования создают:

• расположенные по принципу градации эпитеты, однотипные по структуре фразы с контрастным сопоставлением: «Он не был ни настолько смел, чтобы отрицать Бога, ни настолько силён, чтобы верить в него… Не мог он ни подняться так высоко, ни упасть так низко, чтобы господствовать над жизнью и людьми…» [с. 235];

• фразы с анафорическим повтором: «Он был полезен, и полезен многими своими свойствами. Он был полезен для рынка, как то безымянное “некто”, которое покупает галоши, сахар, керосин и в массе своей создаёт дворцы для сильных мира; он был полезен для статистики и истории, как та безымянная единица, которая рождается и умирает и на которой изучают законы народонаселения; он был полезен и для прогресса, так как имел желудок и зябкое тело, заставлявшее гудеть тысячи колёс и станков…» [с. 236], придающие повествованию своеобразный ритмический рисунок (начинает звучать ритмическая проза);

• символические детали: «Минутами густой туман заволакивал мысли, но лучи сверхчеловека разгоняли его…»; «Жизнь показалась ему узкою клеткою…» [с. 235, 243] и развёрнутые сравнения, например «Измученный, уставший, он напоминал собою рабочую лошадь, которая взвозит на гору тяжёлый воз, и задыхается, и падает на колени, пока снова не погонит её жгучий кнут. И таким кнутом было видение, мираж сверхчеловека…» [с. 234–235], становятся своеобразным лейтмотивом повествования, выражением авторского сочувствия к герою, который ценой огромных усилий пытается преодолеть собственную ограниченность и одержать победу над властью «рока», подчиняющего его волю.