Русская революция, 1917

Наверно, для всех, кого я встречал на пути, ночь с 14 на 15 марта была самой мучительной, самой тяжелой. Силы готовы были покинуть меня в любой момент; начало, наконец, сказываться сверхчеловеческое нервное напряжение двух предыдущих дней. Вскоре я очутился на грани потери сознания, время от времени впадая на десять — пятнадцать минут в полуобморочное состояние. Однако надо было любой ценой искать выход из ситуации, сложность которой как бы не допускала решения. Должен упомянуть, что в самом Совете были люди, считавшие неизбежным и даже необходимым мое участие в работе Временного правительства. Некоторые члены Совета даже пытались уговорить меня покинуть Совет ради возможности занять предложенный пост. Но для меня важнейшее значение имел следующий вопрос. Было во всех отношениях необходимо, чтобы во Временное правительство вошел официальный представитель второго центра революционной власти, придав ему характер и авторитет народного правительства.

Вопрос о количестве портфелей, доставшихся в кабинете разным партиям, особой роли не играл. Если бы революционная демократия не имела ни одного представителя, ее влияние опиралось бы непосредственно на вес общественного мнения, стоявшего на ее стороне. Меня нисколько не смущала мысль о единоличном присутствии в кабинете после категорического отказа Чхеидзе от участия в его работе. Я предвидел серьезные трудности и даже опасность, в случае если революционные массы отшатнутся в сторону от Совета, не имевшего официального представителя во Временном правительстве. Этого я не мог допустить. Кроме того, мне казалось, что при минимальном вкладе слева, не имея прямого контакта с массами, Временное правительство заранее обречено. Поэтому именно самой насущной и неотложной потребностью революции было сильное дееспособное правительство, готовое консолидировать разваливающуюся страну.

Очень трудно описать словами тот момент, — соображения приходили мне на ум не одно за другим в простом процессе рассуждений, а вспыхивали в мозгу разом, инстинктивно, мучительно. Дилемма превратилась в настоящую пытку. Друзья уговаривали меня уйти из Совета и войти в кабинет. Я чувствовал, что это невозможно, однако, с другой стороны, невозможно было изменить решение руководства Совета.

Не в силах больше выносить неопределенность, я решил до наступления дня уйти домой. Почему-то не мог больше выслушивать бесконечные споры по одному вопросу, бесповоротно поставленному Исполнительным комитетом Совета.

Непривычно было возвращаться в такой час по улице, которой я часто ходил в Думу, преследуемый шпиками царской охранки! Непривычно идти мимо часовых, видеть горящим зловещее здание районной жандармерии, подожженное народом. Все казалось нереальным, фантастическим!

Только вернувшись домой, я до конца понял значение произошедшего. Лишился сил, потерял сознание. Действительно, невероятно трудно выдержать то душевное состояние, в котором я находился в последние дни, живя в напряжении духа, нервов, всего организма, которое кажется невыносимым, но как бы наделяет тебя некой необычайной чувствительностью, способностью восприятия. При этом чувствуешь в себе силу, способную победить саму смерть. Поистине, стоит испытать жизненные страдания ради подобного состояния экстаза.

Два-три часа я провел в полуобморочном состоянии, как в бреду. Потом вдруг вскочил на ноги, получив в конце концов ответ на вопрос, о котором, казалось, забыл. Решил немедленно звонить, сообщить, что принимаю пост во Временном правительстве и буду объясняться не с Исполнительным комитетом, а с самим Советом. Пусть он и решает проблему, возникшую между Исполнительным комитетом и мной! Довольно любопытно, что окончательное решение проигнорировать Исполнительный комитет мне подсказали не вышеизложенные рассуждения, а неожиданное воспоминание о заключенных в правительственном павильоне и прочих местах. Мог ли кто-нибудь, кроме меня, какой-нибудь буржуазный министр юстиции спасти их от самосуда, уберечь революцию от позорного кровопролития? Я был убежден, что в данных обстоятельствах это больше никому не удастся. Позвонил во Временный комитет, объявил свое решение. К аппарату, по-моему, подходил Милюков. Кажется, он был доволен, горячо меня поздравил. Вся моя усталость исчезла. Я начал немедленно разрабатывать планы организации своего министерства, подбирать ближайших сотрудников. Послал искать Зарудного, которому предстояло стать товарищем министра. Можно было подумать, будто я нисколько не сомневался в поддержке Советом моего решения. Но это было не так.

Вернувшись в Думу, где все уже слышали новость и ждали разрешения моего конфликта с Исполнительным комитетом, я предупредил, что иду сообщить свое решение Совету.

— Нет-нет, — раздались чьи-то крики, — не ходите! Они на вас набросятся и в клочки разорвут. Дайте нам время их подготовить.

— Я сам доложу им о своем решении, — таков был мой ответ.