Русская революция, 1917

Обо всем этом нам стало известно лишь ночью 16 марта, но в ожидании новостей от Гучкова и Шульгина приходилось решать массу прочих вопросов. Я завершил подготовку к переводу бывших министров в Петропавловскую крепость и впервые выступил в новом качестве министра юстиции перед петроградской Коллегией адвокатов. Приветствовал коллег по профессии, избранной мною ради борьбы за права и свободы под эгидой закона. Даже при самодержавии Коллегия оставалась единственным независимым государственным органом, ни автократия, ни сам царь не имели возможности оказывать на нее давление. Я рассказал коллегам, принимавшим столь активное участие в борьбе за освобождение России, о реформах, которые мне хотелось бы провести в Министерстве юстиции, заручившись их поддержкой.

К вечеру мы собрались, чтобы восстановить нормальное телеграфное сообщение между столицей и губерниями. В Думе имелась своя телеграфная станция. По исправным аппаратам я разослал свои первые приказы в качестве министра юстиции. Сначала была отправлена телеграмма всем в стране прокурорам с распоряжением немедленно освободить из всех тюрем политических заключенных, передав им наилучшие пожелания от имени нового революционного правительства. Вторая телеграмма ушла в Сибирь с приказом освободить Екатерину Брешковскую, «бабушку русской революции», которая находилась в ссылке, и со всеми почестями отправить ее в Петроград. Я приказал также освободить пятерых социал-демократов, членов Четвертой Думы, приговоренных в 1915 году к ссылке.

Между тем неожиданно обострилась ситуация в Гельсингфорсе[7]. В любой момент можно было ждать массовых убийств офицеров и уничтожения флота. Я поспешил в Адмиралтейство, откуда по телеграфному аппарату Хьюза переговорил с представителями флотских экипажей. В ответ они пообещали использовать все свое влияние и вместе с товарищами постараться успокоить матросов. Бойни удалось избежать. В тот же вечер в Гельсингфорс для наведения порядка была послана делегация от всех партий. В течение какого-то времени морская база больше не доставляла нам беспокойства. Однако беспорядки не обошлись без трагических инцидентов. Адмирала Непенина, весьма достойного офицера, в высшей степени благородного человека, убил в Гельсингфорсе некий штатский, личность которого так и не была установлена.

14 марта начались события в Кронштадте, о которых я уже упоминал, грозившие гибелью Балтийского флота. Новость дошла до нас поздно. Погибли несколько десятков человек, среди них тридцать девять офицеров. Адмирала Вирена, коменданта Кронштадта, буквально растерзали в клочья. Солдаты и матросы арестовали человек пятьсот штатских, двести офицеров, бросили их в тюрьму, обошлись с ними самым жестоким образом. Прискорбно известная кронштадтская камера пыток остается самой мрачной страницей в истории революции.

Наконец пришла ночь, положив конец дню, полному лихорадочных волнений. Члены Временного правительства, понемногу освободившись от повседневных проблем, собрались для обсуждения принципиально важных вопросов. Нетерпеливо ждали новостей от Гучкова и Шульгина. Все уже хорошо понимали, что думать о регентстве поздно, практически невозможно передать власть такому правительству, все попытки подобного рода могут иметь весьма серьезные последствия.

В то время мнения и позиции быстро менялись в зависимости от ежесекундно менявшейся ситуации и событий. Из частных бесед с членами Временного правительства и Временного комитета я заключил, что они готовы считать вопрос о регентстве канувшим в воду и относятся к этому с полным спокойствием. Только Милюков (в отсутствие Гучкова) не желал признавать очевидного. Все чувствовали приближение решающего момента.

Ночь с 15 на 16 марта остается для меня незабываемой. Она скрепила союз между членами Временного правительства, которые (по крайней мере, так мне кажется) в ту ночь пришли к большему согласию и пониманию, чем за месяцы непрерывного общения. В тот критический момент все говорили и поступали по совести. Мы испытывали друг к другу взаимное доверие, которое нас связывало нерасторжимыми узами, объединяющими людей, их души, без чего было бы невозможно нести груз правления во время острейшего в истории страны кризиса. Ночь с 15 на 16 марта ясно продемонстрировала, что Временное правительство в своем первом составе представляло собою единый сплоченный сильный центр, и подавляющее большинство его членов было готово к совместной работе, раз и навсегда отбросив партийные и классовые различия, симпатии, личные вкусы.

По-моему, в начале четвертого, во всяком случае совсем поздней ночью, была наконец установлена долгожданная связь с Гучковым и Шульгиным. И поступило следующее сообщение: «Акт об отречении подписан, но в пользу Михаила Александровича, который уже объявлен императором». Мы ничего не поняли. Что происходит? Кто все это придумал? Кто поддерживает нового императора? Что делать нашим делегатам? Михаил — император? Немыслимо, это просто безумие!