Русская революция, 1917

3 августа я отказался от всех своих званий и должностей, передал текущие дела вице-председателю и скрытно уехал в Царское Село. Центральные партийные комитеты немедленно принялись созывать политическое совещание «чрезвычайной важности». Историческое собрание ответственных представителей всех поддерживавших Временное правительство партий состоялось в вечер моего отъезда в Малахитовом зале Зимнего дворца. Не стану описывать то, чего не видел, знаю только, что заседание длилось всю ночь, закончившись к четырем часам утра. Столкнувшись с необходимостью нести ответственность за судьбу страны, ни одна партия на это не осмелилась. В конце концов решили предоставить мне возможность сформировать новый кабинет по своему усмотрению, больше не оказывая нажима, не предъявляя требований и претензий, продиктованных партийными интересами. По правде сказать, и правые и левые сразу нарушили обещание. Обе стороны направили мне под грифом «конфиденциально» следующее послание (цитирую по памяти): «Вы, конечно, фактически абсолютно свободны в выборе министров правительства, но если предложите в нем участвовать тому-то и тому-то, наш Центральный комитет поставит под вопрос подобное участие в деятельности правительства». Другими словами, я получил «конфиденциальную» угрозу воинствующей оппозиции с обеих сторон.

Естественно, партийное двуличие отрицательно сказывалось на работе сформированного мной Временного правительства. Оно уже не отличалось единством действий, столь важным в трудные времена. Однако я решил вернуться к власти, думая, что хотя бы какое-то время смогу приносить стране пользу, пока все партии считают необходимой мою работу в правительстве. Может быть, это было огромной ошибкой с моей стороны. Может быть, стоило временно уйти в отставку в тот самый момент, когда мой престиж и популярность в центральных партийных комитетах и среди профессиональных политиков стояли очень высоко. Сохранив авторитет в глазах народа, я, может быть, сберег бы то, что пошло бы на пользу России в худшие, тяжелейшие дни, которые ее ожидали.

Возможно ли это? Не знаю. Во всяком случае, для меня лично так было бы лучше. Вопреки любым утверждениям моих противников справа и слева, я никогда не «жаждал власти». Временное правительство не раз жестоко упрекало меня за возложенную на него официальную ответственность перед страной, задачу не допустить повторения восстаний и мятежей. Вернуться в Зимний дворец меня заставило чувство долга перед своим народом.

«В сложившихся обстоятельствах, — писал я 6 августа в официальном письме вице-председателю кабинета, — когда стране угрожает гражданская война и поражение от внешнего врага, я не считаю возможным уклонение от тяжкого долга, возложенного на меня представителями крупнейших социалистических, демократических и либеральных партий».

В том же письме я изложил также принципы, которыми, по моему мнению, должно руководствоваться правительство: «Я основываю решение этой проблемы на своем непоколебимом убеждении, что спасение республики требует прекращения партийных раздоров и что общенациональные усилия по спасению страны и всего народа должны предприниматься в условиях и формах, диктуемых суровой необходимостью продолжения войны, сохранения боеспособности армии и восстановления экономического могущества страны».

Проведя ночь в мучительных раздумьях, точно так же терзавших других участников собрания, я в течение двадцати четырех часов сформировал новый кабинет. В отличие от опыта первых месяцев революции, члены правительства, придя к верховной власти, теперь были буквально во всем связаны обязательствами перед партийными комитетами, Советами и т. д. и т. п. Они уже несли ответственность не только «перед страной и собственной совестью». Они уже не были ни думскими, ни советскими министрами. Теперь они были просто министрами российского правительства. Прекратились и длинные коллективные министерские декларации, интересные лишь страстным приверженцам партийного догматизма.

Состав нового кабинета соответствовал правительственной программе, исключительно государственной, стоявшей выше всяких партий.

Из вошедших в него шестнадцати министров только трое были против буржуазно-демократической коалиции. Двое из них (кадеты Юренев и Кокошкин) оставались сторонниками чисто буржуазного правительства, третий (эсер Чернов, министр земледелия) — чисто социалистического. Все остальные уверенно выступали за правительство, составленное из всех конструктивных политических сил страны без учета партийных и классовых различий.

Весьма заметная перемена в общественном мнении, произошедшая после подавления большевистского мятежа, укрепила авторитет правительства, а в результате его освобождения от влияния любых политических организаций из шестнадцати членов лишь двое (эсер Чернов и социал-демократ Церетели) поддерживали непосредственную связь с Исполкомом Петроградского Совета.