Русская революция, 1917

По правде сказать, я ждал встречи с бывшим царем не без некоторого волнения, боясь потерять хладнокровие, когда впервые окажусь лицом к лицу с человеком, которого всегда ненавидел. Ведь еще недавно в разговоре по поводу отмены смертной казни я говорил другим членам правительства: «Пожалуй, единственный смертный приговор, который я решился бы подписать, это приговор Николаю». Однако я особо заботился, чтобы у бывшего императора не возникло никаких поводов жаловаться на мое к нему отношение.

Я старался взять себя в руки, следуя за придворным лакеем бесконечными анфиладами. Наконец подошли к детским. Я остановился перед закрытой дверью, пока граф пошел обо мне докладывать. Он почти сразу вышел со словами:

— Его величество просит вас. — Открыл передо мной дверь, сам остался на пороге.

С первого взгляда на представшую перед глазами картину, с первым шагом к царю мое настроение полностью изменилось. Встревоженная семья собралась в соседней комнате, стеснившись у столика возле окна. Мужчина среднего роста в форме, несколько поколебавшись, поднялся при моем появлении со слабой улыбкой на губах. Это был император. Он нерешительно помедлил на пороге зала, где я стоял, как бы не зная, что делать. Принимать меня в качестве хозяина дома или ждать, пока я нему обращусь? Протягивать руку или дожидаться моего приветствия? Я сразу почувствовал его и всех прочих растерянность при виде страшного революционера. Быстро подошел к Николаю, с улыбкой протянул руку, представился, как обычно: «Керенский». Он, улыбаясь, ответил крепким рукопожатием и с видимым облегчением сразу повел меня к домашним. Сын и дочки, охваченные живым любопытством, пристально меня разглядывали. Надменная, чопорная, высокомерная Александра Федоровна подала руку нехотя, как бы по принуждению. Мне не слишком хотелось ее пожимать, наши ладони едва соприкоснулись. Весьма характерно проявлялась разница в характере и темпераменте супругов. Я сразу понял, что полностью сокрушенная и раздраженная Александра Федоровна женщина умная, обладающая немалой силой воли. За несколько секунд передо мной прояснилась психологическая драма, которая долгие годы разворачивалась в дворцовых стенах. Дальнейшие очень немногочисленные встречи с императором лишь подтверждали первое впечатление.

Я осведомился о здоровье членов семьи, сообщил, что о них беспокоятся заграничные родственники, обещал без промедления передать все, что они им захотят сообщить. Спросил, нет ли каких-нибудь жалоб, хорошо ли ведет себя охрана, не нуждаются ли они в чем-нибудь. Попросил не расстраиваться, не волноваться, положиться на меня. Выслушав благодарность, собрался уходить. Николай осведомился о новостях из армии, пожелал мне успеха на новом нелегком посту. Всю весну и лето он непрерывно следил за событиями на фронте, внимательно читая газеты, расспрашивая визитеров.

Такой была моя первая встреча с «Николаем Кровавым». После ужасов большевистской реакции это прозвище кажется ироническим. Мы увидели других купавшихся в крови тиранов, гораздо более отвратительных, ибо они вышли из народа, даже из интеллигенции, и подняли руку на собственных братьев. Я вовсе не утверждаю, будто большевизм оправдывает царизм. Нет, так как именно самодержавие изначально породило коммунистическую тиранию. Последствия самодержавия принесли страдания народу.

Я расставался с царем после первой встречи глубоко заинтригованный. Увидев императрицу, я хорошо понял ее характер, вполне отвечающий моему прежнему представлению, сложившемуся из рассказов знавших ее людей. Но Николай, с чарующим взглядом голубых глаз, с его манерами, внешностью, оставался загадкой. Может, он просто умело пользовался искусством обольщения, унаследованным от предков? Был опытным актером или вкрадчивым лицемером? Или безобидным простаком, целиком и полностью подчиненным жене? Казалось невероятным, что этот простой медлительный человек, как бы ряженый в чужое платье, был императором всея Руси, царем Польским, великим князем Финляндским и прочая, и прочая, и прочая, правившим четверть века огромной империей! Не знаю, какое впечатление произвел бы на меня Николай во времена его царствования, но, глядя на него после революции, я изумлялся отсутствию всяких признаков, что еще месяц назад все решало одно его слово. Я уходил с твердой решимостью разгадать тайну этой непонятной, ужасной и притягательной личности.