Русская революция, 1917

Слыша из его уст такие слова, я припомнил другую сцену былых времен. Мне вспомнился процесс в военном трибунале Петроградского округа над замечательной личностью, Карлом Траубергом, руководителем террористической организации. Эта организация уже собрала доказательства и приготовилась к серьезнейшим покушениям, в том числе на великого князя Николая Николаевича, Щегловитова и прочих. Трауберга приговорили к смерти. Председателем трибунала был генерал Никифоров, человек жестокий, циничный, для которого не было ничего святого. Трауберг на процессе держался достойно, как истинный революционер, мужественно, храбро, без колебаний принимал вину на себя, выгораживая товарищей. Когда прокурор попытался расставить ловушку и уличить его в противоречии, председатель при всей своей циничности строго его оборвал: «Суд верит Траубергу, знает, что он говорит правду». Помню, лицо обвиняемого вспыхнуло радостной гордостью, он сделал перед присутствовавшими жест, невольно свидетельствовавший о нравственной победе гениального революционера. Через два дня Карл Трауберг был повешен «по приказу Его Величества».

Эта сцена вспыхнула у меня в памяти, когда я взглянул в глаза царю. Видимо, он прочел в моем взгляде радость, поскольку при его словах «мы вам верим» я понял, что погибшие за победу великой революции наконец отомщены! Он мне верит! Никогда никому не веривший по-настоящему самодержец доверяет себя и собственных детей Революции! Потому что победил не я, победила Революция.

Опьяненная кровью толпа не имеет понятия ни о подобном возмездии, ни о такой победе. Завладевшие ныне Россией убийцы и так называемые «практические политики» от души посмеются над моей наивностью, только я, тем не менее, убежден, что единственная достойная великой революции месть заключается только в триумфе добра и гуманного милосердия.

Отъезд императора с семьей в Тобольск был назначен на ночь 14 августа. Все приготовления завершились, к моему удовлетворению, и в одиннадцать часов вечера после заседания Временного правительства я отправился в Царское Село, чтобы присутствовать при отправлении. Сначала обошел казармы, осмотрел караульных, выбранных в частях для сопровождения поезда и охраны царя по прибытии на место назначения. Конвой полностью был готов, пребывал, кажется, в неплохом настроении. Смутные слухи успели поползти по городу, и с раннего вечера кучки любопытных облепили решетку окружающего дворец парка. Во дворце заканчивались последние приготовления. Выносили вещи, грузили в машины. Все изнемогали от усталости и напряжения. Перед отъездом я разрешил царю повидаться с братом Михаилом Александровичем, будучи, конечно, обязанным при этом присутствовать, как бы ни было мне неприятно навязываться. Братья сошлись в кабинете императора около полуночи. У обоих был очень взволнованный вид; глядя друг на друга, они снова переживали последние пролетевшие месяцы. Долго молчали, потом заговорили бессвязно и сбивчиво, как обычно бывает при торопливых встречах в лихорадке отъезда.

— Как Аликс, дети? — спрашивал великий князь.

Они стояли лицом к лицу, держась как на иголках, время от времени один хватал другого за руку, за мундирную пуговицу.

— Нельзя ли повидаться с детьми? — обратился ко мне Михаил Александрович.

— Нет, — ответил я, — я не могу продлить свидание.

— Хорошо, — сказал великий князь и повернулся к брату: — Обними их за меня.

Стали прощаться. Кто мог подумать, что они видятся в последний раз!

В ту необычную суетливую ночь маленький царский сын совсем расшалился. Сидя в смежной с кабинетом императора комнате, отдавая распоряжения и ожидая известия о прибытии поезда, я слышал топот и мельком видел бегавшего по коридору мальчика.

Время бежало, а поезда с петроградского Николаевского вокзала все не было. Выяснилось, что железнодорожники не решаются сформировать состав, медлят с выполнением полученных приказаний в ожидании официального подтверждения. Поезд прибыл, когда уже занялся день. Мы двинулись в автомобилях к составу, поджидавшему рядом со станцией Александровская. Хотя места в машинах были распределены заранее, в последний момент возникла сумятица и неразбериха.

Императрица рыдала. Я никогда еще не видел ее просто в роли матери. Сын и дочери, кажется, не принимали отъезд близко к сердцу, хотя тоже разнервничались и возбудились в последний момент. Наконец после обмена последними прощальными словами машины, предваряемые и сопровождаемые казацким эскортом, тронулись. Солнце в полную силу сияло на небесах, когда мы выезжали из парка, но город еще, к счастью, спал. Добравшись до поезда, сверили перечень отъезжающих. Снова прощания, поезд отправился. Они уезжали навсегда, только никто не предвидел ужасного конца.

Расскажу об одном своем разговоре с Александрой Федоровной. Старушка Нарышкина (которая, кстати, считала бывшую императрицу причиной всех бед России и Ники[31]) сидела в смежной комнате. Беседа шла по-русски; Александра Федоровна владела языком неуверенно, говорила с сильным акцентом. Вдруг лицо ее пошло красными пятнами, и она выпалила: