Теперь мы подобной нужды не испытывали. Правительство пользовалось доверием, чувствовало свою силу. Тем не менее, оно считало необходимым провести, так сказать, инвентаризацию политических сил страны, подвести точный баланс, наконец, предоставить возможность самим политическим партиям, Советам и прочим организациям удостовериться в укреплении общественных сил и объединений. Поэтому новый коалиционный кабинет немедля, сразу после формирования запланировал созыв в Москве Государственного совещания. Открытие было назначено на 24 августа.
В день открытия совещания московский Большой театр заполнили тысячи представителей российских политических сил, общественности, интеллигенции, военных. Не участвовали только монархисты и большевики; последние фактически ушли в подполье, никого не прислав на совещание, где поистине была представлена вся Россия.
Большевики попытались спровоцировать в Москве всеобщую забастовку в знак протеста против «контрреволюционного сборища», устроенного для демонстрации «верноподданности» русского народа «диктатору Керенскому». В крайне правых кругах даже шушукались, будто «Керенский едет в Москву короноваться». Действительно, в речах с трибуны, звучавших в огромном переполненном зале театра, в кулуарах и за кулисами отчетливо звучала неосознанная мысль о диктатуре. Человеком, которому предстояло облечься в мантию диктатора, был генерал Корнилов, отважный на полях сражений, но далеко не искушенный в политике.
Внешне собрание представляло собой любопытнейшую картину. Центральный проход к сцене от главного входа делит зал на две равные половины, и слева расположилась демократическая Россия — крестьянская, советская, социалистическая, а справа либеральная, буржуазная, помещичья, капиталистическая. Армию представляли на левом фланге комитеты, на правом — командование. Временное правительство находилось на сцене лицом к главному входу. Я сидел в центре между министрами-социалистами слева и буржуазными справа.
Присутствовавшие на совещании в московском Большом театре никогда этого не забудут. Все разнообразие политических взглядов, вся гамма общественных ожиданий, весь накал внутренней борьбы, сила патриотизма, яростная классовая ненависть, накопившаяся боль и страдания выплескивались бурным неудержимым потоком на сцену к столу, за которым сидело правительство. На этот стол летели груды требований, обвинений и жалоб. Обе стороны, желая получить от правительства помощь, как бы ждали волшебного слова в свой адрес. Обеим Россиям хотелось, чтобы правительство встало только на его сторону.
Но правительство стояло исключительно на стороне государства, ибо мы, члены Временного правительства, целиком и полностью понимали, что обе противоположные стороны смотрят на происходящее с точки зрения собственных интересов. Мы понимали, что обе стороны одинаково необходимы России. Конечно, правительство интересовали не партийные программы, изложенные в декларациях и резолюциях, не речи участников московского совещания; в его глазах оно имело единственный смысл, предоставив возможность учесть и сопоставить силы разных партий и организаций, оценив, так сказать, личный вес каждой представленной на нем общественной группировки. Правительство хотело прощупать пульс народа, услышать его волю. Со своей стороны представители партий и организаций хотели оценить авторитет правительства, одни — чтобы оно пришло им на помощь, другие — в надежде найти ахиллесову пяту. Напряженность достигла высшей точки при появлении генерала Корнилова, главнокомандующего армией. Для левого крыла совещания он символизировал приближение «контрреволюции». Правое видело в нем почти «национального героя», которому суждено свергнуть Временное правительство, «слабое, безвольное, рабски покорившееся Советам», и взять власть.
Какая из двух сторон представляла 24–28 августа большинство народа? Ответ на этот вопрос ясен всем, кто не глух к политическим страстям и социальной вражде. Чтобы найти ответ, достаточно просто взглянуть на перечень организаций, подписавших декларацию, зачитанную Чхеидзе, председателем Исполкома Всероссийского съезда Советов.